Аноним -- - Незабудки

просто не стоило жениться вообще. А провести всю жизнь холостяком.

Но он женился.

Женился, женился и женился.

Умирали жены, угасали дети -- отец оставался непоколебим.

Он шел, как корабль с пьяными матросами и заклиненным рулем, не ведая куда. И лишь ему казалось,

что он идет прямо.

В результате в возрасте пятидесяти двух лет он женился на моей молоденькой маме.

Годившейся ему в дочери.

Которая к тому же -- как говорили мне злые языки, коих всегда встречается в миллион раз больше, нежели

добрых -- состояла с ним в близком родстве. Настолько близком, что для заключения брака пришлось где-то

хлопотать.

Зачем он это делал?

Мама была несчастна с ним; он был несчастен с мамой.

Поэтому у нас не существовало семьи. Каждый ощущал себя нечастным.

И более всех -- конкретно я. Поскольку оказался в этом выморочном браке первенцем, которого отец

собирался воспитать по своему образу и подобию.

Может, в молодости он был другим.

Но узнал отца фактическим стариком и застал пору его самого несносного характера.

То есть когда он всех учил жизни, приводя в пример себя.

Тому, впрочем, если судить со "взрослой" точки зрения, существовали веские причины.

Я никогда подробно не интересовался корнями своей семьи.

Но в общем знал, что отец вышел из темных, необразованных кругов. Его предки были столь

невежественны, что даже собственную фамилию всегда писали по-разному.

И отцу тоже не светило ничего, кроме тяжелого дешевого физического труда. В возрасте, когда я еще

учился в школе и пребывал в сладчайших иллюзиях, его уже отдали к сапожнику.

Однако отец не захотел такой судьбы.

Он стремился стать пролетарием умственного труда.

И в итоге сделался таможенным чиновником.

Да, именно так.

Занюханный городишко, в котором мне выпало несчастьем родиться, лежал на границе. И там

существовала таможня, куда устроился отец.

Кем он там служил -- понятия не имею; отец меня никогда не интересовал. Тем более, он стал пенсионером

в возрасте пятидесяти восьми лет -- когда мне, как нетрудно подсчитать, исполнилось всего шесть.

Наверно, числился десятым помощником какого-нибудь двадцатого секретаря.

Но он служил, а не подбивал набойки. То есть, по его понятиям, работал головой. А не руками. И страшно

гордился этим.

Своим отстраненным "я", старшим моего реального возраста, я понимал, что отец в самом деле совершил

скачок. Поднявшись на ступеньку выше породившей его среды.

Поскольку мама тоже была из простой семьи, не имела профессии и всю жизнь провела домохозяйкой,

отец считал, что она не стоит его мизинца.

И попрекал всех: сначала ее, потом меня, наконец даже мою ничтожную сестру -- своей

"образованностью".

Хотя я не сомневаюсь, что образования у отца не было; он просто научился исполнять несложные

обязанности, чем и занимался из года в год.

Но в общем, пока отец служил на таможне, он мало отравлял мне жизнь.

Он, конечно, срывал накопившийся за день гнев на безответной маме, потом на мне. Но в целом был занят

делом и нас не доканывал.

Настоящий ад начался, когда он вышел на пенсию.

Оставшись на свободе, отец предался делу, которое всю жизнь было его любимым и шло параллельно

работе: пьянству.

Пьянствовал он ежедневно и постоянно.

Я не вникал в денежные дела моей семьи: меня интересовали более высокие материи -- но уверен, что он

пропивал практически всю свою пенсию.

Хотя, возможно, у нас в семье имелись какие-то сбережения: ведь едва отец закончил работать, мы начали

переезжать.

Ему не сиделось на месте. Так же, как в стремлении от одного неудачного брака к следующему, отец менял

города. Словно надеясь, что в новом жизнь начнется по-новому. Счастливо и безмятежно.

В общем, не знаю, как обстояли дела в нашей семье.

Но на моей памяти остались постоянные скандалы из-за денег, которыми отец доводил до слез

безответную маму...

Мама...

Одно воспоминание о ней -- детское, первое, сохранившееся смутным пятном -- хранит что-то светлое и

белое.

Мягкое, словно единственное облачко, плывущее по чистому небу.

В самом деле тихая и кроткая, она имела огромные голубые глаза.

Как незабудки, которые любила больше всех цветов.

Такие же большие, прозрачные голубые глаза передались и мне. Хотя по сути мужчине шли бы карие.

Мамин облик удивительным образом соответствовал ее имени.

Ее звали Клара -- что означает "Чистая". То есть просветленная и лишенная погрешностей.

Мне трудно судить, красива ли была моя мама: сын не имеет таких прав.

Но для меня она осталась самой красивой и самой лучшей из существующих на земле женщин.

Не скрою, что становясь старше, я засматривался на девочек.

Но ни одна из них не казалась мне достойной.

Возможно, я был просто обречен любить всю жизнь лишь одну женщину -- мою маму.

Потому что даже сейчас, в восемнадцать лет, когда у сверстников каждый месяц сменяются романы и

романчики, я оставался равнодушным к представительницам противоположного пола.

Я испытывал желание и томление плоти. Не скрою, ведь это вполне естественно для моего возраста.

Но чувства влюбленности не возникало еще ни разу.

И мне кажется, не возникнет никогда.

Даже если я захочу какую-то из женщин настолько, что женюсь на ней официальным браком, заведу

детей и все такое прочее.

Любви в своей жизни я не предвижу.

Потому что я любил одну лишь маму.

Глаза ее перешли ко мне. Пожалуй, это единственная мамина черта, которая во мне отразилась.

Все остальное досталось от отца. Или от его предков.

К сожалению...

Основным занятием мамы, кроме хлопот по дому, было угождать отцу. Она постоянно чувствовала вину

перед ним. Вину абсолютно за все -- возможно, даже за то, что была моложе и ей предстояло прожить

дольше, чем он.

Хотя вышло так, что пережила отца она всего на несколько лет.

Думаю, что он доконал ее своей постоянной руганью, пьянством и недовольством.

И атмосферой несчастливой семьи, которая охватывала всякого, кто входил в наш дом.

Едва я подрос, как перманентный гнев отца переместился на мою персону.

Отец возненавидел меня с самого рождения.

Что противоестественно для мужчины по отношению к сыну.

Но я вышел иной породы, нежели он.

И, будучи наверняка неглупым человеком, отец осознал это прежде, чем я начал говорить.

Во всяком случае, память об отце ассоциируется у меня с ремнем, которым он порол меня, сколько я себя

осознаю.

Порол абсолютно за все.

И за дело -- вроде разбитой чашки или чего-нибудь пролитого.

И просто так, срывая злобу на жизнь.