Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Только здесь уже ничего не изменишь.

Ксения гладит его по шее.

— Я выцарапаю твои инициалы ногтем на двери в женский туалет, — бормочет она, отодвигаясь.

— Ты их не знаешь.

— Я придумаю. — Она машет рукой и исчезает в толпе.

Патрик подзывает Стейвесанта, платит за второй коктейль для Ксении и оставляет для нее на салфетке запотевший бокал. Он покидает бар трезвый как стеклышко, смирившись с тем, что Нина разбила его сердце и он не способен полюбить никого другого.

Натаниэль лежит на нижнем ярусе кровати, я читаю ему на ночь книгу. Внезапно он садится и буквально летит в противоположный конец комнаты, к двери, где стоит Калеб.

— Ты дома, — констатирую я очевидное, но он не слышит. Он поглощен сыном.

Я смотрю на этих двоих, и мне хочется себя ударить. Как я могла поверить, что виноват Калеб?

Комната внезапно оказывается слишком маленькой для нас троих. Я пячусь из нее и закрываю за собой дверь. Внизу я перемываю столовое серебро, которое лежит в сушке уже вымытое. Собираю с пола игрушки Натаниэля. Сажусь на диван в гостиной; потом встаю, не находя себе места, и перекладываю подушки.

— Он заснул.

Голос Калеба задевает за живое. Я поворачиваюсь, скрестив руки на груди. Не слишком ли оборонительная поза? Опускаю руки вниз.

— Я… я рада, что ты дома.

— Правда?

Его лицо ничего не выражает. Калеб выходит из полутьмы и направляется ко мне. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, но между нами целая вселенная.

Я знаю каждую морщинку на его лице. Ту, что появилась в первый год нашего брака, — он слишком часто смеялся. Ту, что родилась от беспокойства в год, когда он уволился из подрядной компании и начал собственное дело. Ту, что образовалась оттого, что он слишком сосредоточивался на Натаниэле, когда наш сын делал первые шаги и произносил первые слова. Горло сжимает, как в тисках, и все извинения горьким комом стоят в животе. Мы были слишком наивны и верили, что непобедимы, что можем вслепую мчаться по крутым жизненным поворотам на невероятной скорости и не разбиться.

— Ох, Калеб, — сквозь слезы говорю я, — все это… такого не могло случиться с нами.

Он тоже плачет. Мы цепляемся друг за друга, заполняя своей болью пустоты и изломы друг друга.

— Он сделал это. Он сделал это с нашим сыном!

Калеб сжимает в ладонях мое лицо:

— Мы справимся. Мы сделаем все, чтобы Натаниэль поправился. — Но в конце его утверждения прячется еле различимый вопрос. — Нас трое, Нина, — шепчет он. — Мы вместе.

— Вместе, — повторяю я и прижимаюсь губами к его шее. — Калеб, прости меня.

— Тс-с…

— Я не… я…

Он прерывает мои извинения поцелуем. Его поступок заставляет меня замолчать — такого я не ожидала. Потом я хватаюсь за ворот его рубашки и отвечаю на поцелуй. Целую его от всего сердца, целую так, чтобы он не чувствовал медный привкус сожаления. Вместе.

Мы безжалостно раздеваем друг друга: рвем вещи, с треском отдираем пуговицы, которые закатываются под диван, как наши тайны. Нас охватывает злость — злость на то, что это случилось с нашим сыном, на то, что нельзя повернуть время вспять. Впервые за эти дни я могу выплеснуть гнев. Я обрушиваю его на Калеба и сразу понимаю, что он делает то же самое. Мы царапаемся и кусаемся, а потом Калеб бережно укладывает меня навзничь. Наши взгляды встречаются, когда он входит в меня, и каждый боится моргнуть. Мое тело вспоминает, что значит быть наполненной любовью, а не отчаяньем.

Последнее дело, над которым мы работали с Моникой Лафлам, не увенчалось успехом. Она прислала мне отчет, в котором сообщалось, что ей позвонила некая миссис Грейди. Якобы ее семилетний сын Эли, после того как вылез из ванны, схватил полотенце с Микки Маусом и начал изображать половой акт, а потом сказал, что к нему приставал отчим. Мальчика отвезли в медицинский центр в Мэне, но следов насилия обнаружено не было. А еще Эли страдал от расстройства, называемого оппозиционно-вызывающим поведением.

Мы встретились у меня в конторе, в кабинете, где обычно принимаем детей, чтобы оценить их дееспособность. По ту сторону прозрачного зеркала находился небольшой стол, крошечные стулья, несколько игрушек, на стене нарисована радуга. Мы с Моникой наблюдали, как Эли бегает, проказничает и в буквальном смысле карабкается на шторы.

— Что ж, — сказала я, — наверное, это весело.

В соседнем кабинете миссис Грейди приказала сыну прекратить безобразничать.

— Эли, ты должен успокоиться, — велела она. Но он стал кричать еще громче и бегать еще быстрее.

Я повернулась к Монике.

— А что вообще такое «оппозиционно-вызывающее поведение»?

Сотрудница отдела опеки пожала плечами.

— Хочешь знать мое мнение? — уточнила она и кивнула на Эли: — Вот это оно и есть. Он не слушает, что ему говорят, и делает все наоборот.

Я изумленно вытаращилась на нее.

— Неужели это действительно психическое заболевание? Я хочу сказать, разве так ведут себя не все семилетние дети?

— Вполне вероятно.

— А что с уликами? — Я развернула пакет и достала аккуратно сложенное полотенце. На меня искоса взглянул Микки. Большие уши, кривая улыбка… И я подумала: «Его самого можно испугаться».

— Мать постирала его в тот же вечер.

— Разумеется…

Моника вздыхает, когда я передаю ей полотенце.

— Миссис Грейди настроена довести дело до суда.

— Это не ей решать.

Я улыбаюсь, когда мать Эли становится рядом со мной и полицейским, который расследовал ее дело. Я гружу ее байками о том, что мы посмотрим, какую информацию от Эли удастся вытянуть мисс Лафлам, — для протокола.

Мы через зеркало наблюдаем, как Моника просит Эли сесть.

— Нет, — отвечает малыш и начинает бегать по кругу.

— Мне нужно, чтобы ты сел на этот стул. Ты не мог бы сесть? Пожалуйста!

Эли хватает стул и швыряет его в угол. С величайшим терпением Моника поднимает стул и ставит его рядом со своим.

— Эли, мне нужно, чтобы ты ненадолго сел на этот стул, а потом мы пойдем к маме.

— Я сейчас хочу к маме. Не хочу здесь оставаться. — Но на стул он все-таки садится.

Моника кивает на радугу:

— Можешь назвать этот цвет, Эли?

— Красный.

— Отлично! А этот? — Она касается желтой полосы.