Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Дальше все как в водовороте: руки на моих плечах, меня подталкивают назад к камере предварительного заключения; лицо Фишера, который обещает мне, что позвонит Калебу и расскажет о залоге; журналисты в проходах, спешащие в коридор, чтобы позвонить в свои корпункты. Я осталась в компании помощника шерифа, тощего как жердь. Он запирает меня в камере и утыкается в иллюстрированный спортивный журнал.

Я выйду отсюда. Я вернусь домой, пообедаю с Натаниэлем, как вчера и обещала Фишеру Каррингтону.

Я подтягиваю колени к груди и плачу. И позволяю себе поверить, что мне все может сойти с рук.

Когда это произошло в первый раз, они проходили историю о ковчеге. Миссис Фьор объясняла Натаниэлю и остальным, что ковчег — это огромная лодка. Достаточно большая, чтобы на ней поместились они все, их родители и домашние любимцы. Она раздала всем карандаши и листы бумаги, чтобы дети нарисовали любимое животное.

— Посмотрим, что у нас получится, — сказала она, — а потом покажем отцу Глену перед тем, как он начнет рассказывать свою историю.

Натаниэль сидит рядом с Амелией Андервуд, девочкой, от которой всегда пахло соусом для спагетти и всякой всячиной, которая засоряет водосток в ванной.

— А слоны поместятся в лодке? — спрашивает она.

Миссис Фьор кивает:

— Все поместятся.

— Барсуки?

— Тоже.

— Нарвалы?

Это спрашивает Орен Уитфорд, который уже умеет читать толстые книги, в то время как Натаниэль даже не уверен, в какую сторону писать буквы «с» и «з».

— Угу.

— Тараканы?

— К сожалению, — улыбается миссис Фьор.

Фил Филберт поднимает руку:

— А как же святые мухи?

Миссис Фьор хмурится:

— Филипп, это называется Святой Дух, и это разные понятия. — Она задумывается. — Надеюсь, Он тоже там будет.

Натаниэль поднимает руку. Учительница улыбается ему.

— А ты какое животное придумал?

Но он думает совсем не о животных.

— Мне хочется пи´сать, — говорит он, и остальные дети смеются.

Его лицо пылает от стыда, он хватает деревяшку, которую миссис Фьор дает ему в качестве пропуска в туалет, и выбегает из класса. Туалет находится в противоположном конце коридора, Натаниэль посидел там подольше, несколько раз смыл туалет только для того, чтобы услышать звук льющейся воды, и вымыл руки с таким количеством мыла, что мыльная пена в раковине напоминает снежный пик.

Он не спешит возвращаться на урок в воскресную школу. Во-первых, все будут над ним смеяться, а от Амелии Андервуд воняет хуже, чем от крошечных «лепешек» в унитазе. Поэтому он бредет дальше по коридору, к кабинету отца Глена. Дверь кабинета обычно закрыта, но сейчас она приоткрыта настолько, что такой, как Натаниэль, вполне может просочиться внутрь. Не колеблясь ни секунды, он забирается в кабинет.

В кабинете пахнет лимонами, как и в основной части церкви. Мама Натаниэля говорила, что так происходит оттого, что большинство женщин готовы натирать скамьи до блеска, поэтому он решил, что скорее всего эти женщины были и в кабинете и все здесь начистили. Однако тут нет скамеек, только ряды книг. На корешках книг оттиснуто столько букв, что у Натаниэля начинает кружиться голова, когда он пытается их разглядеть. Он обращает внимание на висящую на стене картину — мужчина на белом жеребце пронзает дракона в самое сердце.

Возможно, драконы не поместились на ковчеге, именно поэтому их больше никто не видел.

— Святой Георгий был очень храбрым, — раздался голос за его спиной, и Натаниэль понимает, что он в кабинете не один. — А ты? — с медленной улыбкой произносит священник. — Ты тоже храбрый?

Если бы Нина была его женой, он сидел бы в первом ряду. Он не спускал бы с нее глаз с того момента, как она вошла в зал суда, он дал бы ей знать: что бы ни произошло, он здесь ради нее. К нему не понадобилось бы посылать домой человека, который бы разжевал результат предварительного слушания.

К тому времени как Калеб открывает дверь, Патрик вне себя от злости на Фроста.

— Ее выпускают под залог, — без предисловий начинает он. — Ты должен выписать в суд чек на десять тысяч долларов. — Он окидывает Калеба взглядом с ног до головы, руки он держит в карманах куртки. — Думаю, с этим ты справишься. Или ты собираешься дважды за сегодняшний день бросить свою жену в беде?

— Именно это она и сделала, — парирует Калеб. — Я не мог прийти. Не с кем было оставить Натаниэля.

— Ерунда! Мог бы попросить меня. Кстати, я присмотрю за ним, а ты поезжай и забери Нину. Она ждет.

— Я никуда не поеду, — отвечает Калеб и не успевает и глазом моргнуть, как Патрик припечатывает его к дверному косяку.

— Что с тобой, черт побери? — стиснув зубы, спрашивает он. — Ты ей нужен.

Калеб, который выше и сильнее, отталкивает Патрика. Сжимает кулак — и Патрик летит на живую изгородь на тропинке.

— Не смей указывать, что нужно моей жене!

В глубине дома раздается детский голосок, зовущий папу. Калеб поворачивается и уходит, закрыв за собою дверь.

Патрик, распластавшись на кустах, пытается перевести дух. Медленно поднимается, стряхивая листья с одежды. И что ему теперь делать? Он не может оставить Нину в тюрьме, но у него нет денег, чтобы внести за нее залог.

Неожиданно дверь дома открывается. На пороге с чеком в руке стоит Калеб. Патрик берет чек, Калеб кивает в знак благодарности. Оба молчат о том, что всего минуту назад готовы были поубивать друг друга. Это способ просить прощения, уговор, заключенный во имя женщины, которая вывела из равновесия жизни обоих мужчин.

Я уже готова высказать Калебу все, что думаю о том, что он не пришел на слушание, но это может подождать — сначала я крепко прижму к себе Натаниэля, чтобы он чуть ли не слился со мной. Я суетливо жду, пока помощник шерифа отопрет камеру и выведет меня в приемную департамента. Там я вижу знакомое лицо, но не то.

— Я внес залог, — говорит Патрик. — Калеб выписал мне чек.

— Он… — начинаю я, а потом вспоминаю, кто передо мной стоит. Хоть это и Патрик, но все же… Я удивленно смотрю на него, а он ведет меня к служебному входу, чтобы избежать внимания прессы. — Он действительно умер? Ты клянешься, что он мертв?

Патрик хватает меня за руку и разворачивает к себе.

— Прекрати! — Боль сковывает его лицо. — Нина, пожалуйста, прекрати!

Он знает, конечно, он знает. Это же Патрик. В некотором роде я испытываю облегчение: больше не нужно притворяться, наконец-то появилась возможность поговорить с человеком, который тебя поймет. Он выводит меня через служебный вход и усаживает в свой «Форд-Таурус». На стоянке много фургончиков прессы; спутниковые тарелки, словно невиданные птицы, сидят на крышах. Патрик швыряет мне на колени что-то тяжелое — толстый экземпляр «Бостон Глоуб».