Джоди Пиколт - Роковое совпадение

— Да, доктор Сорроу пришел именно к такому заключению. Но это его первый опыт оценки душевного состояния для суда. Я же более сорока лет выступаю в роли судебного психиатра.

— И ваши показания недешевы, не так ли? — продолжает Браун. — Защита заплатила вам за то, чтобы вы сегодня свидетельствовали в суде?

— Мой обычный гонорар — две тысячи долларов в день плюс накладные расходы, — отвечает О’Брайен, пожимая плечами.

В глубине зала раздается шумок.

— Доктор, по-моему, вы выразились «наконец сломалась». Я правильно процитировал?

— Это, разумеется, не медицинский термин, но в разговоре я бы описал это именно так.

— Она сломалась до того или после того, как поехала в оружейный магазин? — спрашивает Браун.

— Это явно был поступок, продиктованный продолжительными отклонениями психики…

— Она сломалась до того или после того, как зарядила девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет шестью патронами?

— Как я уже говорил ранее…

— Она сломалась до того или после того, как обошла металлоискатель, прекрасно зная, что пристав не станет ее обыскивать?

— Мистер Браун…

— И, доктор, она сломалась до того или после того, как очень точно прицелилась в одного-единственного человека в переполненном зале суда?

О’Брайен поджимает губы:

— Как я уже говорил суду, в тот момент миссис Фрост не отвечала за свои поступки. Она не могла не выстрелить, как не могла перестать дышать.

— Однако ей точно удалось заставить перестать дышать другого человека, не так ли? — Браун направляется через зал к присяжным. — Вы же специалист по ПТСР — посттравматическим стрессовым расстройствам, верно?

— Меня считают знатоком в этой области, да.

— И ПТСР вызывает какое-то травмирующее событие?

— Совершенно верно.

— Вы познакомились с миссис Фрост после смерти отца Шишинского?

— Да.

— И вы полагаете, — продолжает Браун, — что именно изнасилование сына миссис Фрост и вызвало у нее ПТСР?

— Да.

— А почему вы считаете, что не убийство священника?

— Возможно, — допускает О’Брайен. — Одна травма накладывается на вторую.

— Верно ли, что ветераны Вьетнама всю жизнь страдают от ПТСР? Что даже спустя тридцать лет эти люди все еще кричат по ночам от кошмаров?

— Да.

— Следовательно, вы не можете с научной точностью заверить присяжных, что подсудимая излечилась от заболевания, которое — по вашим словам — сломало ее?

В глубине зала ропот еще сильнее. Я смотрю прямо перед собой.

— Сомневаюсь, что миссис Фрост когда-либо совершенно сотрет из памяти события последних нескольких месяцев, — дипломатично отвечает О’Брайен. — Однако, исходя из личного опыта, могу сказать, что она не представляет опасности ни сейчас… и не будет представлять ее в будущем.

— С другой стороны, доктор, — гнет свое Браун, — вы же не Господь Бог.

— Простите! — кричит знакомый голос.

Моника отталкивает преградившего ей дорогу пристава и бежит по центральному проходу. Одна. Останавливается рядом с Калебом.

— Натаниэль пропал! — рыдает она.

Судья объявляет перерыв, и все приставы из зала суда отправляются искать Натаниэля. Патрик звонит шерифу округа и в полицию штата. Фишер вызывается усмирить обезумевшую прессу, которая учуяла новую сенсацию.

Я не могу никуда идти, потому что на мне этот чертов электронный браслет.

Неужели Натаниэля украли? Или он залез в товарный вагон старого поезда и замерз до смерти? Или незаметно пробрался на корабль? Он может объехать весь мир, а я все еще буду сидеть в этих четырех стенах.

— Он сказал, что хочет в туалет, — плачет Моника.

Мы стоим в коридоре, откуда выставили всех журналистов. Я знаю, она ждет от меня прощения, но будь я проклята, если ее прощу!

— Я подумала, что у него, наверное, понос, раз он так долго не выходит. Но когда я вошла, окно было открыто. — Она хватает меня за рукав. — Я не думаю, что его украли, Нина. Мне кажется, он сам убежал, чтобы привлечь к себе внимание.

— Моника…

Я едва сдерживаюсь. Уверяю себя, что она не могла предвидеть, что задумал Натаниэль. Никто не совершенен, и я не смогла бы, по всей видимости, защитить его лучше, чем она. Но все же…

Какая ирония судьбы: меня выпустят, а мой сын сбежал!

Я всегда могла различить голос Натаниэля в толпе людей. Даже играя с закрытыми глазами на мелководье бассейна — когда он был еще младенцем, на детской площадке, где много детей. Может быть, если я сейчас закричу что есть мочи, Натаниэль меня услышит?

На щеках Моники появились два ярких красных пятна.

— Что мне делать? — шепчет она.

— Приведи его назад.

И я ухожу, потому что чувство вины не только заразно, но и смертельно.

Калеб видит, как, включив сирену и мигалки, спешат патрульные машины. Возможно, они привлекут внимания Натаниэля, а может, нет. Он знает одно: эти полицейские забыли, какими были в пять лет. Чтобы самому вспомнить, Калеб становится спиной к окну туалета. Опускается на колени, чтобы быть одного роста с Натаниэлем. Потом прищуривается, обращая внимание на все, что бросается в глаза.

Заросли голых, дрожащих кустов. Зонтик, который вывернуло и отбросило ветром. Пандус для инвалидов, выкрашенный желтыми зигзагообразными линиями.

— Мистер Фрост!

Этот низкий голос его напугал. Он встает, поворачивается и видит прокурора, который стоит, поеживаясь на холоде.

Когда в зал суда вбежала Моника с плохой новостью, Фишеру Каррингтону хватило одного взгляда на лицо Нины — и он попросил объявить перерыв. Браун, со своей стороны, встал и спросил у судьи, а не является ли это уловкой, чтобы вызвать сострадание.

— Насколько нам известно, — сказал он, — мальчик сидит живой и здоровый наверху, в совещательной комнате.

Он тут же осознал, какую тактическую ошибку совершил: присяжные стали свидетелем того, что у Нины началась истерика. Тем не менее увидеть его здесь Калеб ожидал меньше всего на свете.

— Я просто хотел вам сказать, — говорит Браун, — если я чем-нибудь могу помочь…

Окончание предложения повисает в воздухе.

— Да, вы можете, — отвечает Калеб. И оба понимают, о чем идет речь. Оба понимают, что к Натаниэлю это не имеет никакого отношения.