Жан Эшноз - Я ухожу

Таковой найти было нелегко: ведь аэропорт не существует сам по себе. Это всего лишь проходной двор, сито, шлюз, призрачный фасад посреди степи, где кролики, скачущие в траве, дышат керосином, род бельведера в окружении взлетных полос, дорожный указатель, истрепанный бесчисленными сквозняками, которые несут с собой великое множество самых разнообразных частиц материи — песчинки со всех пустынь мира, блестки золота и слюды из всех на свете рек, вулканическую или радиоактивную пыль, вирусы и цветочную пыльцу, сигарный пепел и рисовую пудру. Найти среди всего этого приют отдохновения было нелегко; наконец Феррер обнаружил в подземном этаже терминала некий духовный эйкуменический центр, а именно кресла, сидя в которых, можно было расслабиться и ни о чем не думать. Он убил там часть времени перед тем, как зарегистрировал багаж и проследовал в зону «duty-free», где не стал приобретать ни спиртного, ни сигарет, ни духов, ни чего-либо другого в том же роде. Он ехал не отдыхать. Ему нельзя было отягощать себя лишним грузом.

За несколько минут до тринадцати часов он поднялся на борт ДС-10, где музыка, сочившаяся из скрытых динамиков и сведенная к нежнейшему piano, умиротворявшего нервы клиентов, сопровождала его до самого взлета. Феррер сложил свое пальто, сунул его, вместе с саквояжем, в багажный отсек, затем, расположившись на тесном квадратном метре, отведенном ему возле иллюминатора, начал обустраиваться: защелкнул ремень, разложил перед собой на столике газеты и журналы, очки и снотворное. Соседнее кресло было не занято, и он мог использовать его как дополнительную площадь.

Далее следует обычная процедура: заскучавшие пассажиры рассеянно внимают объявлениям из динамика и отсутствующими взорами следят за демонстрацией спасательных жилетов. Наконец самолет трогается с места, сперва медленно, затем все стремительнее набирает скорость и взмывает в небо, курсом на северо-запад, прорывая облака. В их просветах Феррер сможет различить морской простор, украшенный островком, название которого он затруднится определить, а затем необъятную равнину с озером посередине, также непонятно как зовущимся. Он то дремлет, то сонно глядит на киноэкран, выхватывая обрывки фильма, который не в силах досмотреть до конца, поскольку его отвлекают снующие по салону стюардессы — увы, далеко не такие, какими они были прежде; он в высшей степени одинок.

И верно, среди двухсот пассажиров, сидящих рядками в тесном самолете, чувствуешь себя, как никогда, изолированным от окружающего мира. И это пассивное одиночество кажется удобным поводом к осмыслению его причин и вообще к подведению жизненных итогов. И вот пытаешься подумать над всем этим, даже как бы заставляешь себя подумать, однако мысли разбегаются в разные стороны, и ты сдаешься, бросаешь эту затею и, угнездившись поуютнее в кресле, собираешься покемарить или же просишь стюардессу принести стаканчик спиртного, после которого дремлется еще слаще, потом второй — запить таблетку снотворного, и тут уж засыпаешь всерьез и надолго.

В Монреале, по выходе из ДС-10, чудится, будто служащие аэропорта как-то ненормально рассредоточены под этим необъятным, куда более просторным, чем в других местах, небосводом, а автобус Greyhound намного длиннее всех прочих автобусов; впрочем, здешнее шоссе имеет вполне обычную ширину. Прибыв в Квебек, Феррер взял такси марки «субару» и велел ехать в порт, на стоянку морских сторожевиков, к причалу № 11. Такси высадило его у доски, где было написано мелом «РЕЙС НА АРКТИКУ»; два часа спустя ледокол «Смородинник» Канадской северной морской компании взял курс на Крайний Север.

На протяжении пяти лет, вплоть до того январского вечера, когда Феликс Феррер покинул домик в Исси, все дни его жизни, кроме воскресных, протекали абсолютно одинаково. Встав в семь тридцать утра, он для начала проводил минут десять в туалете, в обществе какого-нибудь печатного издания — трактата по эстетике или дурацкого рекламного проспекта; потом готовил для себя и Сюзанны завтрак с научно обоснованными дозами витаминов и минеральных солей. Далее он минут двадцать занимался гимнастикой, одновременно слушая новости по радио. После чего будил Сюзанну и проветривал дом.

Затем Феррер шел в ванную, где истово, до крови, чистил зубы, никогда не глядя на себя в зеркало, но притом спуская даром в канализацию не менее десяти литров холодной муниципальной воды. Мылся он всегда в определенной последовательности — слева направо и снизу вверх. И брился также в определенном порядке — сперва правая щека, затем левая, подбородок, нижняя губа, верхняя и, наконец, шея. И поскольку Феррер, став рабом этого незыблемого ритуала, ежедневно спрашивал себя, можно ли его избежать, сам этот вопрос в результате сделался частью означенной процедуры. А посему, так ни разу и не найдя на него ответа, он к девяти часам отбывал в свое «ателье».

Впрочем, то, что он именовал «ателье», давно уже таковым не является. Помещение выполняло эту роль в давние времена, когда Феррер считал себя «артистом» или скульптором; ныне же это просто зады его галереи, которые могут служить и жильем своему хозяину, торгующему теперь чужими произведениями искусства. Галерея располагается на первом этаже небольшого дома в девятом округе, на улице, с виду совершенно не подходящей для такого рода дел: это оживленная торговая улочка, для своего квартала скорее простонародная, нежели аристократическая. Прямо напротив галереи разворачивается какая-то грандиозная стройка; сейчас она еще на стадии нулевого цикла, экскаваторы роют глубокий котлован. Войдя в «ателье», Феррер варит себе кофе, глотает две таблетки «Эффералгана», изучает почту, выбрасывая почти все в корзину, слегка просматривает бумаги, валяющиеся на столе, и ждет до десяти часов, стойко борясь с искушением выкурить первую сигарету. Затем он открывает галерею и делает несколько телефонных звонков. Минут в десять первого, все так же по телефону, он ищет себе партнера для обеда — и всегда находит.

С трех часов дня до самого вечера Феррер неотлучно дежурит в галерее, а в семь тридцать звонит Сюзанне, предупреждая ее, всегда в одних и тех же выражениях: «Не жди меня к ужину, садись за стол одна, если проголодаешься!» Но Сюзанна всегда дожидается его. В десять тридцать Феррер ложится с ней в постель, где раз в два дня происходит бурная супружеская сцена, после чего, в двадцать три часа, отбой. И на протяжении пяти лет, да-да, целых пяти! — все неизменно происходило именно так, а не иначе, и внезапно закончилось лишь в тот знаменательный день, 3 января. Конечно, перемены в жизни Феррера не назовешь такими уж кардинальными: например, ему поневоле пришлось, не без легкого раздражения, констатировать, что, оказавшись в тесной ванной Лоранс, он по-прежнему моется слева направо и снизу вверх. Но долго он у нее не заживется, через несколько дней он переселится в свое «ателье».