Ричард Форд - Канада

Когда в самом начале весны отец уволился из военной авиации, все мы были увлечены проходившей в ту пору президентской кампанией. О демократах и Кеннеди, которому вскоре предстояло стать их кандидатом, родители держались единого мнения. Правда, мама говорила, что Кеннеди нравится отцу потому, что он воображает, будто между ними есть сходство. Отец всей душой не любил Эйзенхауэра — и за то, что в день Д американским бомбардировщикам пришлось летать за линию фронта, чтобы «прищучить фрицев», и по причине подлого замалчивания Эйзенхауэром заслуг Макартура, которого отец искренне почитал, и потому, что жена Эйзенхауэра была, как известно, «выпивохой».

Не любил он и Никсона. Никсон был «ледышкой», «вылитым итальянцем» и «воинствующим квакером», а стало быть, лицемером. ООН отец не любил тоже — считал, что она обходится нам слишком дорого, да еще и позволяет «комми» наподобие Кастро (которого отец называл «грошовым комедиантом») разглагольствовать на весь свет. Отец повесил на стену гостиной — над спинетом «Кимболл» и метрономом из меди и красного дерева (неисправные, и тот и другой, они достались нам вместе с домом) — обрамленную фотографию Франклина Рузвельта. Рузвельта он превозносил за то, что тот не сдался полиомиелиту и уморил себя, работая ради спасения страны, да еще и вывел, учредив Администрацию электрификации сельской местности, Алабаму из средневековья и терпел миссис Рузвельт, которую отец называл «Первой занудой».

Отношение отца к тому, что родился он в Алабаме, было двойственным. С одной стороны, отец считал себя «современным человеком», а не «хреном с горы», как он выражался. Он держался современных взглядов на многое: на расовые отношения, к примеру, — как-никак, а в ВВС он служил бок о бок с неграми. Мартина Лютера Кинга отец считал принципиальным человеком, а эйзенхауэровский акт о гражданских правах — совершенно необходимым. Отец считал также, что права женщин следует пересмотреть и расширить и что война есть трагедия и расточительство, о чем он знал не понаслышке.

С другой стороны, когда наша мать говорила о южанах нечто уничижительное, а случалось это нередко, отец обижался и заявлял, что генерал Ли и Джефф Дэвис были «людьми состоятельными», пусть оба и сбились с пути, служа неправому делу. Юг дал нам много хорошего, говорил он, не одни только хлопкоочистительные машины и водные лыжи. «Может, назовешь что-нибудь из этого хорошего? — просила мама. — Помимо тебя самого, естественно».

Едва покончив с необходимостью облачаться в синий мундир и ехать на авиабазу, отец подыскал работу в салоне новых «олдсмобилей». Он считал себя прирожденным продавцом. Особенности его личности — дружелюбие, способность радоваться, добродушие, умение находить с людьми общий язык, уверенность в себе, разговорчивость — все они будут сами собой привлекать к нему людей, сделают для него легким то, что другие находят затруднительным. Покупатели станут доверять ему, потому что он южанин, а южане, как известно, люди более практичные, чем неразговорчивые уроженцы запада. Деньги потекут к нему рекой, едва только закончится год выпуска модели и большие торговые скидки мигом повысят стоимостную ценность «олдсмобиля». Ему выдали на работе, для демонстрации, серый с розовым «Олдсмобил Супер 88», и отец держал его перед нашим домом на Первой Юго-Западной авеню — чем не реклама? Он вывозил всех нас в Фэрфилд, поближе к горам, в стоявший к востоку от нашего города Льюистаун и в стоявший к югу Хелена. «Проверки умения ориентироваться, давать пояснения и показывать машину в деле» — так называл он эти занимавшие целый день поездки, хотя места, нас окружавшие, знал плохо в любом направлении, да и об автомобилях знал только одно: как их водить, а водить он любил. Офицеру ВВС найти хорошую работу ничего не стоит, считал отец, и потому жалел, что не ушел с воинской службы сразу после войны. Сейчас он бы эвона куда уже продвинулся.

Поскольку отец покинул военную службу и нашел работу, мы с сестрой поверили, что жизнь наша обрела наконец устойчивость — и навсегда. Мы уже прожили в Грейт-Фолсе четыре года. Мама каждый учебный день ездила на машине в городок Форт-Шо, где преподавала в пятом классе. О работе своей она никогда ничего нам не говорила, но, похоже, любила ее и от случая к случаю рассказывала о других учителях, отмечая их преданность делу (хотя ничего иного она в них, похоже, не находила, а желание приглашать их к нам питала не большее, чем в отношении людей с любой из военных баз). Я предвкушал, как начну, когда закончится лето, учиться в старшей средней школе Грейт-Фолса, где, это я уже выяснил, имелись шахматный и дискуссионный клубы и где я мог также заняться латынью, поскольку для спорта был слишком мал и легок, да и интереса к нему никакого не питал. Мама надеялась, что мы с Бернер поступим в колледж, хотя, по ее словам, для этого нам придется поработать головой, поскольку денег у нас все равно не будет. Впрочем, Бернер, говорила она, уже обзавелась личностью слишком схожей с ее, маминой, чтобы произвести необходимое для поступления в колледж хорошее впечатление, и, может быть, ей лучше попробовать выйти замуж за какого-нибудь аспиранта. Мама нашла в ломбарде на Сентрал-авеню вымпелы нескольких колледжей и прикрепила их к стенам наших комнат. Другие дети, достигая тогдашнего нашего возраста, такие украшения перерастали. В моей комнате висели вымпелы «Фурмана», «Святого Креста» и «Бэйлора». В комнате сестры — «Ратжерса», «Лихая» и «Дюкень». Мы об этих колледжах ничего не знали, конечно, не знали даже, где они находятся, но как они должны выглядеть, я себе представлял. Старинные кирпичные здания, деревья с густыми кронами, река и колокольня.

К этому времени у Бернер стал портиться характер. После начальной школы мы с сестрой неизменно учились в разных классах, поскольку считалось нездоровым, когда двойняшки проводят вместе все время, — впрочем, мы всегда помогали друг дружке делать уроки и потому учились хорошо. Теперь она большую часть времени сидела в своей комнате, читала киножурналы, которые покупала в «Рексолле», и романы вроде «Пейтон-плейс» и «Здравствуй, грусть», которые тайком притаскивала домой, не говоря откуда. А кроме того, ухаживала за рыбкой в аквариуме и слушала радио. Подруг у Бернер не водилось — как и друзей у меня. Я был вполне доволен отдельной от нее жизнью, полной моих собственных интересов и размышлений о будущем. Близнецы разнояйцовые — она появилась на свет шестью минутами раньше меня, — мы с ней никаким сходством не обладали. Бернер была девочкой рослой, костлявой, неуклюжей и сплошь покрытой веснушками (да еще и левшой в отличие от меня), с бородавками на пальцах, с такими же, как у матери и у меня, светлыми серо-зелеными глазами, обилием прыщей, плоским лицом и скошенным подбородком — не красавица. У нее были красивые, как у нашего отца, жесткие каштановые волосы, которые она расчесывала на прямой пробор, на руках и ногах волоски практически не росли, а грудь, достойная сколько-нибудь серьезного разговора, отсутствовала, как и у мамы. Носила она обычно брюки и свитера, в которых выглядела шире, чем была. Иногда надевала, чтобы скрыть кисти рук, белые кружевные перчатки. Кроме того, ее донимала аллергия, и потому она носила в кармане карандашный ингалятор «Викс», да и комната Бернер насквозь пропахла «Виксом», — я слышал этот запах, еще только подходя к ее двери. На мой взгляд, сестра выглядела комбинацией наших родителей: рост отца, внешность матери. Иногда я ловил себя на том, что думаю о Бернер как о старшем брате. А иногда мне хотелось, чтобы она больше походила на меня, относилась ко мне получше, чтобы мы могли стать ближе. Другое дело, что мне походить на нее нисколько не хотелось.