Александр Торопцев - Охрана

Николай Касьминов за неделю окреп. У него же курортные места: сосновые боры, березовые рощи, озеро. Недаром в этих краях расселились писатели да художники, и генералы с генеральшами. Люди-то с пониманием, не просто так места себе выбирали. А ему без выбора все досталось, вроде бы как в наследство. Это же ценить надо. Семь дней Николай в рот не брал, рано утром просыпался и медленным шагом в лес отправлялся. Бродил, здоровье нагуливал, лето стояло прозрачное, тихое.

В пятницу он заступил на дежурство. Смена так себе: Бакулин за сына и Ивашкин, смурной какой-то, слишком гордый. У него даже голос был натренирован по его нутру, гордому – такой обиженный бас, будто из колодца говорит и еще усмехается чему-то постоянно. И не пьет совсем. А если человек, тем более летчик, совсем не пьет, значит, у него что-то не в порядке. Или с печенью, или в семье, или в жизни. Конечно, это его личное дело. Не пьет и не надо. Главное, чтобы службу знал. Да не выпендривался. Он здесь без году неделя, молодой еще. А туда же – буробит, как старик, или генерал на лекции. Свое место знать надо и держаться за него.

– Читал? – первым делом, здороваясь, спросил у Касьминова Бакулин в комнате отдыха.

– Чего?

– Вот все вы так! Рапорты начальников смен надо читать, интересоваться службой, – голосом старого вредного наставника продекламировал Бакулин. – Сколько раз вам говорить?

– Дай хоть переодеться, Федор Иванович!

– Переоденься. Во, хоть рубашку чистую принес. А эти… прямо, как дети, а то и хуже – как бомжи какие-то. – Бакулин любил такие разговоры. Прекрасный воспитатель детского дома образца 60–70 годов получился бы из него. Жаль, что эти годы безвозвратного ушли. – Между прочим, я был против, – сменил он вдруг тему, быстро рассказал Касьминову о таджике и перешел к главной сейчас для Касьминова теме, – ну какой из тебя охранник, ходишь в раскоряку, хоть и стараешься, вижу, виду не показываешь, что больно тебе. Скажу прямо, я лично был против. Но Прошин и Польский за тебя горой встали. Ладно, думаю, оставлю, работай. А за прямоту, извини.

– Да ничего, нормалек.

– Сам подумай, сейчас взрывы, обстановка накаляется. Глаз да глаз нужен. А ты еле ноги волочишь. А если опять какой-нибудь таджик к нам заберется? Что ты с ним будешь делать? То-то. Сам понимаешь, что к чему. Поэтому и не обижайся.

– Да я ничего, Иваныч, спасибо тебе. – Касьминов догадывался о том, что Бакулин постарается избавиться от него. Еще в больнице он попросил брата Володю, чтобы он опять подстраховал его с работой.

– Ну хватит о плохом. Теперь хорошую новость скажу. Нам на тыщенку оклады повысили. Мне, правда, запретили за сына дежурить, хотя и прибавили неплохо за должность.

– Поздравляю. А что, зачем тебе, Федор Иванович, упираться рогом? Всех денег не заработаешь.

– Это верно. Но и для тебя есть новость хорошая. Скажу прямо, я сам этот вопрос поднял в ЧОПе. Да, больничные нам не полагаются. Заболел, лечись, как говорится, да на свои пенсионные тяни. Но я о тебе речь особо завел. Надо, говорю, оказать Касьминову, то есть тебе, материальную помощь. Изыскать резервы. Они туда-сюда, но я их крепко прижал. В понедельник, если дождешься меня, получишь полностью оклад за месяц по новой сетке. Благодари меня, инвалид несчастный.

– Ну спасибо, Федор Иванович! Бутылка коньяка за мной!

– Богач мне нашелся. Мне и «Старки» хватит. А рапорты за месяц все прочти. Пионерлагерь тут устроили, совсем службу забыли!

А ночью что было! Николай отдыхал в первую смену (Ивашкина отправили домой, Бакулин узнал об этом нарушении подчиненных, но смирился-таки с ним, еще не зная, что начальник ЧОПа запретит ему дежурить за сына), Федор Иванович будить его не стал, прокемарил за пультом всю ночь. Утром Касьминов появился в холле, спасибо стал говорить, извиняться, а он ему грубо:

– А говоришь, оклемался! Спишь всю ночь без задних ног. То без звонка сам вскакивал, как Ванька-встанька. Ладно, подстрахуем тебя малость. Не сломаемся. Ступай завтракать. Я тут приказ написал в своем журнале, не забудь прочитать. А то наказывать буду. Рублем, между прочим!

– Понял, Федор Иванович. Я быстро. Чайку только попью.

– Поешь как следует тебе говорят. И галстук не забудь надеть. Ходите тут, как оборванцы. А мне за вас краснеть.

– Понял.

В выходные дни до капремонта работать в конторе было одно удовольствие, даже в такой плохой смене. Но теперь строители активизировались, дверь в холле нараспашку, через час машины с материалом, в здании грохот стоит, электропила визжит, как поросенок, хоть и японская, строителям хорошо, а охранникам хоть уши затыкай, да не заткнешь.

Одна радость – завтра неожиданные деньги, можно потерпеть, перетерпеть и Бакулина, и летчика, и суету строителей, и грохот, и визг пилы.

В ночь на понедельник дома ночевал Федор Иванович. Строители работали допоздна. Ивашкин отправил Касьминова спать в первую смену, разбужу, сказал, не бойся, но не разбудил. Николай проснулся в семь часов, удивился, посмотрев на часы: «Раньше всегда в два тридцать сам вставал! Дома в пять как штык, а тут восемь часов дрыхну и хоть бы что!»

Дома вечером в тот понедельник у него праздник был.

До бабьего лета 1999 года работы у охранников было невпроворот. И обычные дела – летние, и отпуска – всем хотелось ухватить от лета хоть пару недель да съездить к родителям или уж хотя бы подомовничать, не вспоминая конторский холл, ворота, калитку, комнату отдыха, раскладушку со старым матрацем, и стройка – очень нужная всем охранникам из-за обилия стройматериала, выбрасываемого в контейнер, и новая война в Чечне, и наметившийся поворот во внутренней политике, – все это вместе взятое повышало напряжение жизни. Недели летели быстро, нужно было всюду успеть, все сделать, чтобы зиму встретить по-человечески. Зима для русских людей – тоже время хлопотное, праздников много, много приятных забот для тех, кто зимой не воюет. Война, война! Опять война. Охранники, профессиональные работники войны, приняли новую войну в Чечне хоть и неравнодушно, но без пафоса и трибунной агонии. И это объяснимо. Мочить виновников трагических взрывов за ничем и никем не санкционированное, никакой логикой не объяснимое вторжение в Дагестан нужно было обязательно. Пусть даже и в сортирах, чтобы не усложнять дело с гробами. Очень удобно, хотя и накладно, и не совсем продуманно: хватит ли у противника таких гробов? О гробах неприятеля полководцы всех времен и народов никогда не думали. Во всяком случае, ни в одном, самом объемном многотомном издании по теории военного искусства ничего не сказано о гробах. Даже для своих воинов, не говоря уже о гробах для воинов неприятеля. И это тоже объяснимо, хотя и наполовину. Трудно себе представить настроение, скажем, воинов Александра Македонского или Юлия Цезаря, или того же Наполеона, других гениев войны, если бы вслед за походными колоннами тянулись к местам великих сражений гробовщики со своими изделиями из ливанского кедра или апеннинской сосны, других материалов. С другой стороны, если воины знали наверняка, что их гробы достанутся врагу, то настроение у них было бы не очень плохое. Не пожалели бы для этого и сортиров, естественно, не очень дорогих. Так или иначе, но охранники конторы не сразу забыли в своих разговорах сортирно-мочильную тематику может быть потому, что пришлась она по времени как раз на тот период, когда Николай Касьминов с женой, например, замочили яблоки, посолили помидоры, огурцы, капусту, наварили варенья, уложили в погреб картошку, хорошо просушенную, утеплили сарай на участке, неподалеку от дома, а тот же Бакулин хорошо утеплил сортир на даче, обшил хозблок с внутренней стороны листами из ДСП – получилась маленькая крепость, уютная и теплая, быстро нагреваемая обыкновенным калорифером. Между прочим, сортир у него на дачном участке что надо. Площади для этого важного сооружения он не пожалел, склонный к подобного рода жалости. И теперь, когда дачный сортир метр двадцать на метр пятнадцать, утепленный, стал хорошо держать тепло, Бакулин вполне резонно – приобрел в той же конторе еще один небольшой калорифер. А что? Мочить его в собственном сортире никто не грозился, вел он себя чинно и благородно, а мерзнуть в студеную зимнюю пору на старости лет за важным занятием он, говоря прямо, не хотел. Хватит. Померзли. Пусть другие мерзнут, если у них головы и рук нет.