Александр Торопцев - Охрана

– Сам знаешь, – сказал он Прошину, – какая у нас напряженка была с ростом. Очереди почти как во ВГИК. У меня дочка туда с третьего захода поступила, деньжищ вложил в нее немерено. Между прочим, я и сам мог бы служить еще лет пять. Генералом не стал бы, не надо дурить. Но… дочь тащить надо, сыну помогать надо, у него двое детей, а планов поболе, чем у Наполеона. Да и не было для меня в органах настоящего дела. Здесь я быстро раскрутился. Всем хорошо. И тебе, между прочим, тоже. На круг ты здесь имеешь раз в пять больше, чем имел бы в органах. Дочь выучил, на однокомнатную квартиру накопил, так ведь?

– Точно так! – согласился Сергей, напрягся, не все сказал ему Чагов, все еще почти трезвый. – Осталось не много. Все с вашей помощью. Спасибо вам, Иван Ильич!

– В дело бы пошло. Ты же понимаешь, я не оправдываюсь перед тобой. Я говорю все, как есть. Мы же с тобой прямые деревенские мужики.

– Да, Иван Ильич. – Прошин, стараясь не смотреть в глаза своему благодетелю, шумно налил в фужер содовой и выпил ее залпом.

– А тебе я помогу еще не раз. Есть у меня задумка одна. Как раз на Митино. Поэтому ты подумай, может быть, и стоит тебе там квартиру купить. Только не однушку, это же собачья конура. Тебе нужна минимум двушка, а лучше трешка. Ты же еще молодой мужик.

– Были бы деньги, Иван Ильич!

– Захочешь, деньги будут. Вот какое у меня к тебе есть предложение…

Вечером город медленно остывал от дневного гула, от базарной трескотни, магазинной толкотни, от перекрестного напряжения, медленно же, словно бы нехотя, погружался в темноту. Сергей Прошин вышел у памятника Грибоедова из «джипа» и направился домой по бульвару, обдумывая два, на выбор, предложения: директором небольшого мебельного магазина-фабрики или личным секретарем Чагова. От первого варианта он почти отказался. Второй был заманчив. Но Чагов строго приказал: через полгода разговорный английский, еще через год – итальянский, или наоборот, как тебе проще.

Вот и выбирай! Собачиться с продавцами, мастерами и покупателями ему никогда не хотелось. Изучать английский и итальянский, а там, смотришь, дело и до какого-нибудь японского дойдет, он тоже не мечтал никогда. Лучше отбарабанить двадцать смен в месяц в конторе и в банке, купить однушку и доживать спокойно свой век. Лучше? Но век-то его еще долог! Еще до пятидесяти как до луны пешком. Еще на баб хочется смотреть, как в детстве на эскимо, мам, купи! Еще о собственных детях думается – а почему бы не жениться на какой-нибудь тридцатилетней да родить с нею одного-двух детей? Что тут такого! Артистам можно, а бывшим офицерам нет! Неужто это все: пенсия на хлеб и воду и чуть-чуть водочки, возня с внуками, если доверят, поездку к отцу-матери, пока живы, да какая-нибудь телка пару раз в неделю, а то и реже? И все?

Может быть, лучше рискнуть, напрячься. Чагов – человек дела и слова. Сказал – сделает. Лично проверит знание английского через полгода, деньги за учебу заплатит, оклад приличный даст – работай! Это, действительно, шанс вырваться из пенсионного болота, рвануться в жизнь, пока не поздно. Неужто он не справится с английским? Когда-то у него с иностранным языком проблем не было.

Был у Чагова и третий вариант для Прошина. «Если тебя уволят из конторы, я другую найду фирму, не хуже. Но помни: охрана для нас – дело временное. И опасное. Там же можно превратиться в амебу. День прошел и ладно. Солдат спит – служба идет. Но у нас-то, у наших всех, не служба идет, а жизнь проходит. Пойми! Даю тебе на размышление три дня. Как решишь, так и будет. Ты меня знаешь».

Возле дома Сергей замедлил шаг. Остановился в десяти метрах от подъезда, подумал: «Может, пивка рвануть, замазать и коньяк, и „Старку“, и вискач, который мы так и не осилили, остановились на полбутылке?» Он развернулся, но вдруг вспомнил: «Мне же завтра на смену!»

А в кровати вздохнул, криво ухмыляясь: «Во всем ты, Иван Ильич, прав! Очень уж ты правильный мужик. Аж противно». И уснул, поставив будильник рядом с фотографией жены.

Борис Ивашкин к маю двухтысячного года чуть не развелся. По собственной вине, конечно, жена тут ни причем. Так, надоело все. Машины ремонтировать, болтать с соседом по гаражу о самолетном детстве, о небе, о недоумке с Джамгаровки, который взлетел-таки январским днем, пролетел полпруда и спикировал у самого берега. А собравшимся почему-то показалось, что его аппарат должен взмыть в небо над жесткими по зиме мохнатыми липами и летать в небе на зависть всем, пока горючее не кончится. Надоело ему втихаря ото всех запивать по-черному ровно на три дня перед сменой. Надоело думать о женщине своей с «Речки», в которую он влюбился не на шутку – на свою беду. Надоело ему оправдываться перед самим собой. Надоело тянуть эту тупую однообразную жизнь. Без неба. Надоело все это осознавать.

Бакулин его дважды за этот охранный год выручил. В августе девяносто девятого, когда трех дней ему не хватило. И в феврале двухтысячного, когда сорвался он, встретив случайно на трех вокзалах… Валентину с «Речки». С двумя чемоданами она шла в метро, увидела его, замедлила шаг. Десять лет прошло после последней встречи. Могли бы и не узнать друг друга. Узнали, встали друг перед другом на ступенях метро «Комсомольская», между двумя вокзалами.

– Боря, ты? – осмелилась она спросить (а вдруг ошиблась?). И уже смелее, осознав, что ошибиться она не могла: – Ивашкин, ну скажи ты что-нибудь!

– Здравствуй, Валя!

У него чуть не вырвалось: «С приездом!»

– Ты куда, откуда? – Он осторожно посмотрел на себя, успокоился: одет нормально, новая куртка, новые ботинки, соль зимне-московская их еще не испачкала. Она заметила, опытная, это движение, улыбнулась:

– Красавец хоть куда!

Мимо них туда-сюда спешили люди, а он никак не мог понять, что с ним произошло, зачем они встретились. Она, как и всегда раньше, помогла ему:

– Отойдем в сторонку. А то нас прохожие собьют. Возьми чемоданы, кавалер!

Он наконец пришел в себя:

– Вот так встреча! Как ты здесь оказалась?

Маму похоронила в Вологде. Домой еду, на «Речку». На Павелецкий вокзал.

– А как ты живешь?

– Так, – пожала она плечами. – Раньше были времена, а теперь – моменты. А ты?

– А я еще хуже.

– По тебе не скажешь. Хорошо одет, начальником, видно, стал?

– Скажешь тоже.

– Ты же в Афганистане чуть ли не Героя получил.

– А ты откуда знаешь?

– Люди добрые сказали. Правда, Героя получил?

– Нет. Но ордена были, чего скрывать. За дело получил.

– Тебе и на «Речке»… – Валентина запнулась.

Удивительная то была женщина! В кожаном коричневом пальто, в норковой шапке, в сапогах, она вполне могла сойти за мелкого челнока, да, видимо, сия участь миновала ее. Сколько таких женщин, и гораздо моложе, и старше, с выговором волжско-донских степей выхватывал заинтересованным взглядом бывший летчик на рынках Москвы! Как они ему все нравились… не то чтобы нравились – напоминали о жизни на «Речке». А ведь то была жизнь! Но в облике Валентины чувствовалось что-то не челночное, не мелочное, не дешевое. А может быть, ему так показалось, так хотелось.

Читать дальше