Владимир Колганов - Покаянные сны Михаила Афанасьевича

Ах, как хотелось бы снова Киру повидать! Все бы отдал, не пожалел бы даже своего романа. Только бы посмотреть на нее, сказать, что виноват… Но в чем?

— В том, что рога наставил князю.

Это еще кто? Видимо, почудилось. Чего только с похмелья не бывает? На то и сон…

— Нет уж, так просто не отвертишься!

Неужто снова князь? Да, узнаю по голосу — князь, он самый, собственной персоной.

— Чего пристал? Вроде бы все обговорили…

— Так ли?

— Так или не так, но этой мой сон. Я тебя сюда не звал.

— Я тебя тоже не приглашал в свою квартиру.

Ну до чего ж назойливый! Не то слово — пристал как банный лист!

— Ты поосторожней со словами, когда разговариваешь с титулованной особой.

— Вот еще! Как хочу, так и говорю. Тем более что нет теперь ни князей, ни привилегированных сословий. Мы все равны!

— Ха! Вот уж удивил! Кира все упрекала меня в наивности, а ты, как посмотрю, и вовсе не от мира сего. Нет, право же, чудак!

В прежние времена счел бы за честь поспорить с кем-то из сиятельных. Ну а теперь что толку? Чем он-то сможет удивить? Да я и сам все знаю…

— Ой ли?

— Тогда про Киру расскажи.

— Вон чего захотел! Нет уж, на это не надейся!

В сущности, пустой, пустопорожний разговор. Так могут болтать только нелюбимый муж и неудачливый любовник. Было бы у князя с Кирой все путем, не притащился бы в Россию из Парижа. Эй, князь! Чего тебе там не сиделось?.. Молчит. Видимо, я угадал. А если так… Если так, значит, есть еще надежда. И в самом деле, вот напечатают роман. Со временем за границей издадут, тогда и Кира прочитает… Но вместо шороха страниц слышу, как сопит над ухом князь.

— Вы так свободно вторгаетесь в мой сон… Жаль, что не Кира.

— Вот еще! И перестаньте ее так называть. Имейте уважение к титулу княгини.

— Я Киру уважаю не за титул.

— За что ж еще?

— Вам не понять.

— Так объясните!.. Сделай милость, — смеется.

Вообще-то все эти переходы с «ты» на «вы»… Ну я-то еще куда ни шло. Но князь!

— Послушайте, вы мне надоели.

— А ты возьми и донеси!

— Кляузы — это не по мне.

— Напрасно! Сообщил бы куда следует, а там, глядишь, и роман твой сразу же издали бы огромным тиражом.

— Не вижу связи, — говорю, а сам в общем-то задумался.

— Вот-вот, подумай, не спеши! — Князь еле сдерживает смех. — А что? Чем не вариант? Представь, приходишь в околоток… или как там у вас теперь… в НКВД и заявляешь, что по Москве бродит привидение, этакий фантом в обличье князя. Куда тебя после этого? Да прямиком в дурдом!

Князь оглушительно хохочет, буквально ржет, как жеребец! Как бы соседей моих не разбудил… Похоже, весело до сих пор живут сиятельные. Эх, мне бы их заботы!

— Да что ты знаешь? — Похоже, князь не на шутку возмущен. — Разве пришлось тебе жить на чужой земле? Скитаться по городам и странам? Закладывать последнее, чтобы дать образование детям? Разве видел ты тоску в глазах своей жены, лишенной родины, оторванной от подруг, которых раскидало по всему свету? — Князь перевел дух. — А приходилось просыпаться по ночам с мыслью, что жизнь прожил понапрасну? Что все, во что ты верил, теперь растоптано, разрушено и сожжено? Хоть вой от тоски, хоть бейся головой об стену…

Вот замолчал. Эй, князь! Так зачем же приходил?.. И откуда у князей такая страсть — таскаться ночью по чужим квартирам?

Вся эта мешанина из княжеских признаний и пьяных откровений Дутова с Перчаткиным могла бы оставить меня попросту без сна. Проснувшись, я ворочался в постели чуть не до самого рассвета, размышляя о судьбе писателя и строя несбыточные планы. Однако что толку, если зреет ощущение, будто все сделано не так, что уже прошло то время, когда можно что-нибудь исправить. Да, в чем-то князь был прав. Причем мы оба проиграли в этом деле. Все будто бы так, если б не одно но. Вот стал бы князь со мной говорить тогда, скажем, за год до Февраля, когда все покатилось, а затем и рухнуло? Стал бы исповедоваться, жаловаться на несчастливую судьбу? Да он бы мимо прошел, не глядя на меня, вполне довольный собой, уверенный в том, что достоин сладкой жизни, почестей и привилегий. Владелец поместий, деревенек, сын князя, внук князя… Бог знает, в каком он там колене, если верить родословной! Нет, князь, все рухнуло только для тебя. А я, даст бог, еще немного повоюю.

И вот под утро раздался телефонный звонок.

— С вами будет разговаривать Бэ Эн, — сказала трубка.

Бэ Эн… Да кто ж не знает Бориса Николаевича? Даже я… Однако с какой стати удостоился? Вроде бы писем ему не посылал…

— Мы тут с товарищами посоветовались и решили наградить тебя памятной медалью «За оборону демократии», — сообщил Бэ Эн. — Было предложение памятник тебе воздвигнуть у служебного подъезда… ну, там, где еще танк стоял… однако обслуга воспротивилась. Ему, говорят, такая честь, а нам по два раза в день на эту рожу пялиться. Так что не обессудь, чем богаты, как говорится, тем и рады.

Я сразу же представил Белый дом, вспомнил про то, как стоял под моросящим дождем. И баррикаду припомнил, и могучий танк… Но он-то откуда это знает?

— Да я что ж, я тоже рад, — промычал в ответ. — Только нельзя ли медаль заменить на что-нибудь пристойное?

— Это как же так? — опешил Бэ Эн. — Нешто я тебе на грудь красный фонарь повесить предлагаю?

— Ой, что вы, Борис Николаевич! У меня к медалям очень трепетное отношение…

— Ну так бери, если дают.

— Да я бы взял, но тут, понимаете, вот какое дело. — С трудом собравшись с мыслями после вчерашней пьянки, даже на время позабыв, что монархист, я осторожно высказал сомнение: — Демократия — это хорошо. Я даже очень рад, что отстояли. Вот только не могли бы вы призвать к ответу оглоедов из демократического… тьфу, заговариваюсь… из драматического театра. Там моя пьеса с августа лежит, причем безо всякого движения.

— Что за пьеса-то? — В трубке засмеялись. — Случаем, не про меня?

— Если есть такая насущная потребность, я напишу! — честно заявляю.

— Ладно, тогда вместо медали отправлю-ка я тебя в командировку на Урал. Года тебе на эту пьеску хватит?

— Тогда уж лучше медаль. — Я представил себе качество снабжения в каком-нибудь забубенном Златоусте, и мне отчаянно захотелось поработать… но только бы в Москве.

— Медаль так медаль, — с некоторым сожалением пробурчала трубка. — Ладно, пьесу мы другому автору поручим. Так что, будут другие пожелания?

— Не знаю, как сказать, — замялся я, с трудом подбирая нужные слова. — Мало того что театр… Тут вот еще… тут в журнале меня и вовсе задолбали. Мóчи нет дольше такое отношение терпеть.

— Это как же так! — взревела трубка. — Разве можно над заслуженными демократами издеваться? Нет, погоди, мы с ними разберемся. Ты только фамилию скажи.

— Как его… Чичиков… Чичерин… Ах да! Перчаткин есть такой. Вежливый господин, однако редкостная сволочь! Если приглядеться, оказывается, жулик еще тот! Да и вся их мерзкая компания… — Тут я припомнил отощавший кошелек. — Лицемеры, бездари и оголтелые мздоимцы!