Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

— Не за что, — сказал Арчибальд.

— Благодарю вас, Арчибальд, — сказала леди Кэммерли.

— Не стоит благодарности, — сказал Арчибальд.

— Благодарю тебя, милый, — сказала Аврелия.

— Всегда рад, — сказал Арчибальд.

— Теперь ты понимаешь, папа, — сказала Аврелия, оборачиваясь к сэру Рэкстро, — почему в клубе тебя все избегают.

Проконсул вытаращил на нее глаза:

— Меня в клубе никто не избегает!

— Тебя в клубе избегают. Об этом весь Лондон говорит.

— Ну, знаешь ли, мне кажется, ты права, слово джентльмена, — задумчиво произнес сэр Рэкстро. — Теперь, когда ты про это упомянула, теперь мне все понятно! Действительно, избегают. Я постепенно дегенерировал в клубного зануду. И благодаря бесстрашному прямодушию этого прекрасного молодого человека пелена спала с моих глаз, и я узрел свет. Бэгшот, наполните рюмки. Портвейн, моя дорогая? Тебе, Аврелия? В таком случае я предлагаю тост. За моего будущего зятя, Арчибальда Муллинера, который нынче вечером оказал мне услугу, за которую я буду у него в вечном долгу. А теперь, Аврелия, дорогая моя, когда мы кончили вкушать нашу скромную вечернюю трапезу, быть может, ты и наш молодой друг погуляете вокруг площади. Как он столь справедливо заметил минуту назад, — сэр Рэкстро добродушно засмеялся, — сегодня ведь полнолуние.

На залитой луной площади Аврелия была само раскаяние и восторженное обожание.

— Ах, Арчибальд! — вскричала она, нежно опираясь на его руку. — Я чувствую себя так ужасно! Ты, конечно, заметил, как холодна я была последнее время. Из-за того, что ты был таким кротким червяком с папой. Естественно, я не отрицаю, что он из тех, кто жует трехдюймовые гвозди и глотает битые бутылки, но меня возмущала мысль, что ты его боишься. Ты же мой чудо-мужчина, а в течение этих жутких дней мне казалось, что я в тебе ошиблась, что ты предал меня. А ты просто выжидал удобной минуты, чтобы оглушить его как следует. Нет, милый, я убеждена, что ты самый замечательный человек на свете.

— Да, ну, послушай, огромное спасибо, — сказал Арчибальд. Но сказал он это глухим, почти беззвучным голосом. Жуткая ирония его положения огнем жгла молодого человека. Его обожает, можно даже сказать, ластится к нему эта прелестная девушка, а простая порядочность неумолимо воспрещает ему вступить с ней в брак. Если такое противоречие возможно было уладить — пусть даже в русском романе, он бы дорого дал, лишь бы узнать, каким образом.

— Завтра, — сказала Аврелия, — ты угостишь меня обедом в «Савое», и мы это отпразднуем.

— Ладненько, — рассеянно ответил Арчибальд.

Он прикидывал, где бы отыскать самое лучшее театральное агентство.

На следующее утро в половине двенадцатого Арчибальд на подгибающихся ногах стоял на полутемной лестнице, ведущей к конторе Изадора Маккалема, известного театрального агента, которому в среде лондонских театральных агентов принадлежит рекорд по числу людей, заручившихся его обещанием непременно написать им, если подвернется что-нибудь подходящее. Настроение Арчибальда было истинно гамлетовским — нерешительным, колеблющимся. Рассудок твердил ему, что сделать это необходимо, но, как он ответил рассудку, никто не заставит его сделать это с радостью.

И он колебался. И пока он все еще колебался, сверху донесся громовый удар захлопнувшейся двери и топот бегущих ног. Мгновение спустя в него врезалось плотное тело, и в обществе этого тела, неразрывно сплетясь с ним, он пролетел полмарша лестницы, кончавшегося перед уличной дверью. Лишь когда этот хлипкий барьер уступил их объединенному весу и Арчибальд начал собирать себя по частям с тротуара, он обнаружил, что причиной всей этой бурной смены событий была полная молодая женщина в розовом с волосами, обработанными перекисью водорода.

Несколько секунд она стояла, тяжело дыша, и весь ее вид твердил о недавно перенесенном тяжком испытании. Потом она заговорила:

— Я что, сшибла вас, миленький? Извиняюсь.

— Не стоит извинений, — учтиво сказал Арчибальд, выпрямляя правой рукой ребро, которое, казалось, чуть прогнулось.

— Я не глядела, куда иду.

— Не расстраивайтесь.

— Да и как смотреть себе под ноги, после того как тебя оскорбил червяк? — с жаром спросила она.

Арчибальд, всегда само сочувствие, прищелкнул языком:

— То есть вас оскорбил червяк?

— Червяк, а то кто же.

— Червяки всегда червяки, что с них взять? — умиротворяюще сказал Арчибальд.

Такая терпимость только подлила масла в огонь.

— Ну, пока я жива, им недолго ходить в червяках! — заявила его собеседница. — Послушайте! Что, по-вашему, сказал мне этот тип наверху? Сказал, что я слишком толста, чтобы играть героинь в городах второй категории! — Она горько шмыгнула носом. — Слишком толстых для городов второй категории вообще не бывает! Это невозможно, и все тут! Там любят, чтоб героини были в теле. Любят чувствовать, что получают за свои деньги сполна. «Эта пышная красавица» — «Лейстер аргус».

— Прошу прощения?

— Я говорю, что про меня напечатал «Лейстер аргус». О моей Джеральдине в «Исковерканных жизнях».

Интеллект Арчибальда, уж какой он там ни был, заявил о себе. Полет по ступенькам немного его встряхнул.

— Вы играете героинь в мелодрамах? — алчно спросил он.

— Играю ли Я героинь в мелодрамах? — эхом отозвалась она. — Играю ли я ГЕРОИНЬ в мелодрамах? Играю ли я героинь в МЕЛОДРАМАХ? Да я…

Арчибальд наконец убедился, что она играет именно героинь и именно в мелодрамах.

— Послушайте, — сказал он, — не завернуть ли нам в погребок выпить по рюмочке портвейна? У меня есть к вам небольшое деловое предложение.

Ее лицо омрачилось подозрением. Взгляд у нее в отличие от талии был прямо-таки осиным.

— Деловое?

— Сугубо деловое.

— Вы не хотите осыпать меня брильянтами?

— Ни в коем случае.

— Тогда я не прочь, — сказала она с облегчением. — Вы понятия не имеете, до чего востро в наши дни должна девушка держать ухо, — добавила она. — В городишках, вроде Хаддерсфилда, мужчины предлагали мне греховную роскошь только потому, что я приняла от них плюшку с чашечкой какао.

— Баронеты? — спросил Арчибальд, так как ему доводилось немало слышать о нравственной распущенности этого сословия.

— Вроде бы, — ответила она. — Переодетые.

Так, дружески беседуя, они спустились в душистую прохладу погребка.

Среди моих знакомых (продолжал мистер Муллинер) не найти ни единой высоконравственной мясистой дамы, играющей героинь в городах второй категории, а потому мне не дано судить, была ли Ивонна Малтраверз — ибо такое имя значилось на ее карточке, которую она вручила моему племяннику, — особо одарена в умственном отношении, или же ее ум являлся нормой, правилом в указанных кругах. Достаточно сказать, что она не только с молниеносной быстротой постигла положение вещей, о котором он ей сообщил, но словно не нашла ничего странного в том, что молодой человек оказался перед подобной дилеммой. И Арчибальд, предполагавший, что потребуются долгие тяжкие объяснения, был очарован такой ее понятливостью.