Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

— Хорошая, — развил свою мысль дядя Джо. — Как она за мной ходила! И подушку взобьет, и питье приготовит. Можно сказать, не вылезала из больницы.

Сэр Эйлмер, мерно повторявший: «Нет», резко остановился.

— Из больницы? — переспросил он. — Вы там лежали?

Дядя Джо снисходительно рассмеялся:

— Это я? Ну, дает стариканчик! Вы спросите в Святом Луке, лежал ли у них Джо Боффин. И в Святом Христофоре. Только и делаю, что лежу! Начал, помнится, с почек и желудка, а там и пошло.

Сэр Эйлмер дрожал, благоговейно глядя на пришельца, как глядит дитя на чемпиона по тяжелой атлетике.

— Вы сказали: «Джо Боффин»?

— Ну!

— Тот самый? Который давал интервью «Ланцету»?

— Верно, было дело.

Сэр Эйлмер пылко подался вперед:

— Разрешите пожать вам руку?

— Чего там, жмите!

— Я горд, мистер Боффин! Я потрясен.

— Спасибо, стариканчик.

— Ваш пример меня вдохновлял. У вас действительно тромбоз сердца и эмфизема легких?

— А то!

— И как-то была температура 43,5°?

— Два раза.

Сэр Эйлмер вздохнул:

— Я выше 41° не поднимался.

Джо Боффин похлопал его по плечу.

— Тоже неплохо, — сказал он. — А что, вполне.

— Прошу прощения, — послышался голос, и седой джентльмен, которого сэр Эйлмер назвал Рамбелоу, появился перед ними. Из-за его плеча выглядывали другие. Все очень волновались.

— Простите, мой дорогой, что вмешиваюсь в беседу, но мне послышалась…

— Нам всем послышалась, — поддержал его хор.

— …фамилия «Боффин». Может ли быть, что передо мной сам Джозеф Боффин?

— Ну!

— Тот, который лежал у Луки?

— Тот самый.

Седовласый джентльмен смущенно хихикнул:

— Тогда… не разрешите ли нам с друзьями… выразить свое… э… Мы вам помешали, я понимаю, но искреннее восхищение… Вероятно, оно вам не в новость… людей не удержишь… Мы совершенно вам не знакомы…

— Да ладно, старикаша, чего там! Я фанатов люблю.

— Тогда разрешите представиться. Лорд Рамбелоу. А это — мои друзья: герцог Маллский, маркиз Пекэм, лорд Перси…

— Здрась, зрась. Идите к нам, старички. Это моя племянница, мисс Первис.

— Мы счастливы…

— Вот он на ней женится.

— Поздравляем, поздравляем!

— А это… его дядя Эйлмер.

Все повернулись к генерал-майору. Лорд Рамбелоу почтительно произнес:

— Поздравляю вас, мой дорогой. Какая честь! — Он немного смутился. — А мы вот как раз говорили, что редко вас видим. Герцог хотел спросить, не согласитесь ли вы вступить в наш клуб… такой, знаете, небольшой… Но избранный, весьма избранный…

— Почту за честь.

— Без вас он как-то неполон. Значит, вы согласны? Превосходно! Замечательно! Не заглянете ли сегодня вечерком? Мистер Боффин вряд ли снизойдет…

Дядя Джо похлопал его по плечу:

— А чего? Я человек не гордый. Со всем нашим удовольствием.

— Не знаю, что и сказать…

— Мы польщены…

— Какая честь!

— Да я вот был шафером у одного с простым дерматитом!

— Поразительно! Словом, ждем вас сегодня. У нас есть легочный бальзам, пальчики оближешь. Вообще погреб неплохой.

Все умолкли, ибо дядя Джо, расстегнув жилет, показывал герцогу шрам от первой операции. Сэр Эйлмер заметил, что в его руку что-то вкладывают.

— А? — спросил он. — Что? Что такое?

— Бумага, — ответил Фредди. — Старая добрая бумага. Подпиши вот тут, где мой палец.

— Э? А? О, понятно! Так, так, так… — сказал генерал, ставя свою подпись.

— Спасибо, дядя!

— Не за что, не за что. Прости, но теперь я занят. Уведи свою невесту и дай ей минеральной воды.

И, отстранив Мортимера, предлагающего ему колоду карт, он присоединился к обществу. Фредди пылко обнял Аннабеллу. Фокусник подкрутил усы, вынул из ее волос несколько флагов и, махнув рукой, вышел.

© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.

— Жизнь, малышок, — сказал Укридж, — престранная штука.

Он возлежал на диване лицом к потолку и так долго не прерывал молчания, что до этой секунды я пребывал в уверенности, будто он спит. Теперь же выяснилось, что погружен он был не в сон, а в размышления, чем и объяснялась его столь нетипичная молчаливость.

— Престранней некуда.

Он приподнялся, сел и уставился в окно. Окно гостиной в коттедже, который я снял за городом, было обращено к лужайке с рощицей на заднем плане, и тут на него из пробуждающегося снаружи мира повеял тот первый прохладный ветерок, который возвещает, что в свои права вступает новый летний день.

— Черт подери! — вскричал я, поглядев на часы. — Ты отдаешь себе отчет, что своей болтовней продержал меня тут всю ночь?

Укридж не отозвался. Его лицо приняло непонятно отрешенное выражение, и он испустил звук, подобный последнему бульканью выдохшегося сифона с содовой. Видимо, так он представлял себе вздох скорби. Я понял, что произошло. В начале дня есть час необъяснимой магии, распечатывающий родники чувств даже у сваренных вкрутую. В этот час, когда солнце подергивает румянцем восточный горизонт и самая ранняя пташка щебечет над своим законным червячком, Стэнли Фиверстоунхо Укридж, сей закаленный в боях с Роком муж гнева, взял и рассиропился. Из чего следовало, что вместо постели меня ожидает какая-то история из его темного прошлого.

— Потрясенц, одно слово, — сказал Укридж. — Как и судьба. Странно подумать, Корки, старый конь, что, не сложись все так, как сложилось, я бы, возможно, сейчас был наивлиятельнейшей шишкой, предметом уважения и подражания для всего Сингапура.

— Но с какой стати тебя зауважали бы в Сингапуре?

— Купался бы в деньгах, — продолжал Укридж тоскливо.

— Ты?

— Да, я. Ты хоть раз слышал про типчика с Востока, который не нажил бы там несметных богатств? Еще бы! Ну так представь, чего бы достиг я с моим-то мозгом и прозорливостью. Отец Мейбл нагреб в Сингапуре те еще кучи золота, а не думаю, чтобы у него была хоть крупица какой бы то ни было прозорливости.

— Что еще за Мейбл?

— Неужели я тебе не рассказывал про Мейбл?

— Нет. Мейбл — а как дальше?

— Имен я не буду называть никаких.

— Терпеть не могу безымянных историй.

— Скушаешь эту историю безымянной. И не подавишься! — с силой сказал Укридж и опять вздохнул. Чрезвычайно противный звук. — Корки, мой мальчик, — продолжал он, — понимаешь ли ты, на каких тонких нитях подвешены наши жизни? Понимаешь ли ты, какими ничтожными могут быть камни, о которые мы ушибаем большие пальцы ног, шагая через этот мир? Понимаешь ли ты…

— Переходи к делу.

— В моем случае это был цилиндр.

— Чем был цилиндр?

— Камнем.

— Ты ушиб большой палец на ноге о цилиндр?

— Да, фигурально выражаясь. Именно цилиндр изменил ход всей моей жизни.

— Так у тебя же никогда не было цилиндра.

— Нет, у меня был цилиндр. И с твоей стороны идиотизм делать вид, будто у меня никогда не было цилиндра. Ты прекрасно знаешь, что я, когда живу у моей тетки Джулии в Уимблдоне, просто-напросто купаюсь в цилиндрах — буквально купаюсь.