Лили Прайор - Кабаре

Выяснилось, что свободной осталась только подсобка, и если мы подождем, нам ее покажут. Два часа мы слонялись по коридорам. Наконец хозяйка, которая в прошлой жизни была румынским снайпером, без всякого энтузиазма повела нас на второй этаж.

Подсобка оказалась самой настоящей подсобкой со множеством щеток, швабр, антикварного вида веников и покореженных ведер. Все было покрыто толстым слоем пыли, и у Альберто тут же начался приступ аллергического насморка, к коему он был предрасположен с детства. Румынская снайперша сообщила, что за лишние двадцать тысяч лир (сверх стоимости комнаты) сюда можно перетащить раскладушку. Альберто радостно согласился. На мой взгляд, слишком уж радостно.

Мы ждали, когда принесут раскладушку и наш багаж, и все это время Альберто безостановочно чихал с силой выхлопной трубы.

Рада была бы сказать, что мы с супругом сгорали от взаимного вожделения, но увы. Вместо этого Альберто чихал, а я сидела на перевернутом ведре и мучилась вопросом: «Что я здесь делаю?» Ситуация напоминала мне тот день на корабле, когда я боролась с желанием сбежать. Тогда я победила свое желание, но оказалась не права. Может, на сей раз все-таки сбежать, пока не поздно?

В самый критический момент появилась румынская снайперша с нашим багажом и раскладушкой. Она что-то недовольно бормотала себе под нос. Чтобы снайперша наконец удалилась, пришлось заплатить ей уйму денег. После каждой попытки дать ей чаевые она снова протягивала руку и смотрела на нас пустыми глазами.

Наконец мы были одни. Ну, почти одни. Несмотря на обещание оставить Малько у матери, поскольку отношения между мой и куклой после круиза только ухудшились, я подозревала, что Альберто все-таки притащил ее с собой. Вместо обычного черного чемодана появился красный такого же размера и веса. Альберто отказывался предъявить его содержимое и уклонялся от расспросов.

— Это просто невинный маленький секрет, любовь моя, — пробормотал он перед очередным приступом чихания, от которого покраснел, взмок и оглох. Его отношения с куклой вызывали во мне смутное беспокойство.

Мы, как два дурака, стояли посреди перенаселенной подсобки и ждали, что будет дальше. По идее, сейчас должна была начаться любовь, но ее не случилось.

Альберто продолжал чихать. Бороться с приступом не имело смысла, поэтому он одной рукой зажал нос, а другой стал стягивать с себя одежду. Я пыталась помочь. Что еще мне оставалось делать, учитывая обстоятельства? Мы освободили Альберто от пиджака, туфель, брюк, рубашки и галстука, но спасовали перед нижним бельем и носками. Продолжать казалось как-то слишком. Я уговаривала себя не обращать внимания на его тело цвета небальзамированного трупа и исходивший от него запах мокрой псины.

Я поняла, что теперь моя очередь, и сердце у меня ёкнуло. Более чем неохотно я сняла свой похоронный костюм и блузку, чувствуя себя, как голый пациент перед медосмотром.

Тут возникла новая проблема: что делать с нашей одеждой, которая теперь занимала всю раскладушку? В четыре руки мы развесили ее на палках метел и швабр, чтобы не запылилась. На какое-то время это нас отвлекло. Спешить было некуда. Мы разглаживали одежду до тех пор, пока не остались совершенно довольны результатом и не испытали глубокое удовлетворение от успешной работы.

Тут мне еще больше захотелось домой.

Пора было ложиться на раскладушку. Дальше тянуть некуда. Показывая пример, Альберто лег на нее так, что это напомнило мне тот день на «Святой Доменике», когда я впервые увидела его в шезлонге и испытала жгучее отвращение. Пружины застонали, готовые лопнуть. Одна все-таки лопнула, раздался треск рвущейся ткани, и Альберто ударился головой об пол. Пожалуй, нам следовало потребовать компенсацию за физический ущерб.

Свободной рукой Альберто сделал приглашающий жест — лечь с ним. Места не было, рама вряд ли выдержит, и все-таки я осторожно улеглась прямо на него. Тут полопались оставшиеся пружины, и ткань отделилась от рамы с легкостью сброшенной змеиной кожи. Теперь мы возлежали на полу, а рама оказалась над нами. Из красного чемодана донеслось хихиканье.

Впрочем, довольно прелюдий. Не удивительно, что мне не удалось разбудить страсть в Альберто, равно как и ему во мне. Честно говоря, я почти уверена в том, что о дальнейших действиях он знал не больше моего.

— Не так, а то ничего не получится, — прочихал Альберто, когда я взялась за его маленькую розовую штучку точно так же, как прошлым летом манипулировала с Эрнестовой багровой. Я позволила ему попробовать самостоятельно, но он тоже не преуспел.

С содроганием вспоминаю, как его руки, похожие на куски горячего сала, гладили мою кожу. Его потное тело, тяжелое, как у мертвеца, почти раздавило меня. В душной подсобке исходивший от Альберто запах стал еще гуще. У него текло изо рта и носа. А потом, когда сопение стало стихать и наконец прекратилось, голоса начали комментировать наши действия и давать советы.

Утро все не наступало. Когда же робкие солнечные лучи осветили небо и проникли в подсобку со швабрами, мне открылась истина: я ненавижу Альберто. Это случилось 25 июня 1972 года, в первый день моей семейной жизни.

Пожалуй, только из упрямства я не расторгла этот брак: не могла признать, что ошиблась, а все остальные были правы. Конечно, в глубине души я сознавала, что сваляла дурака, выйдя замуж под влиянием маминых предсмертных слов. Ведь знала же, что все эти предсказания — чушь собачья! В первые несколько месяцев самые разные люди, даже женщина, пудель которой на пьяцца Навона тяпнул меня за больную ногу, уговаривали меня бросить Альберто. А потом перестали.

К счастью, с самого начала и не сговариваясь, мы жили каждый своей жизнью. Я по-прежнему отдавала все силы работе, создавая себе репутацию. Городская жизнь становилась все более жестокой, работы с каждым днем прибавлялось, она была все интереснее. На убийства, как и на все остальное, тоже есть своя мода. То все вдруг помешались на отрезании ушей. Потом пришел черед носов и губ. Даже мы с синьорой Доротеей растерялись, когда маститому гангстеру Туско Гоццини оттяпали все лицо. На нашей памяти то была самая жестокая вендетта. Как ни старались мы восстановить утраченные черты, результат мало напоминал Туско со всем известных плакатов «Разыскивается полицией». И тем не менее семья покойного была безмерно признательна за наши старания, а вдова даже сказала, что без сломанного носа и вывернутого уха супруг ей нравится больше.

Если у меня выдавалось немного свободного времени, я посвящала его Пьерино, хотя тот теперь явно перенес симпатии на чревовещателя.