Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Они мгновение смотрели друг на друга. В ушах ее свистел падающий метеорит.

«В мире минералов самым ценным…» — гулом поплыли слова.

Вот оно что! Значит, самый ценный минерал они и ищут!

И вдруг краем глаза, подспудным чувством опасности увидела то, что показалось наваждением, сном наяву. Берег — та его часть, перед которой только что стоял геолог, крутая, нависающая, словно бы вышагнула из общей береговой шеренги, сохраняя точно такие, лишь в несколько раз большие, очертания, какие имел уходящий от берега человек.

Аганя метнулась, заслонив его собой, распластанными руками, будто крыльями птица.

Береговая глыба рухнула, приахнув, словно от живой боли. Легла горбатым великаном, утопив голову в воде. Место, где только что стоял человек, разгадывая земные кольца, было завалено грунтом метра на три.

Они долго молчали, смотрели: что-то непостижимое было в случившимся.

— Вот и не верь после этого в Бога, — промолвил Бобков.

— А вы разве верите? — выговаривала она почти по слогам, и тотчас застыдилась своей глупости: такой человек, ученый, не может быть заблуждающимся.

— Я, конечно, материалист. И с этой точки зрения все легко объясняется. Пришел в первозданную природу человек, что-то тронул… В горах на крик — звуковой резонанс — свершаются громадные обвалы. Нарушилось тектоническое равновесие. Но вот именно в этот момент, перед тем, как человека неминуемо должно было завалить, он должен погибнуть, появляется другой человек. Девушка, с пирогами! И это в тайге, где на сотни километров ни единой живой души! Вот что трудно объяснить!

— С другой стороны, если бы я не подошла, вы бы не заговорили, может, и берег бы не обрушился…

— Обязательно бы обрушился, — сказал он со странной убежденностью.

И только сейчас ощутилось, как через немоту, ходульно и словно порозь движутся все части тела. А по спине мурашками пробегает нарастающее «у-у-х-ф»! Она несколько раз оглядывалась — не примерещилось ли? Нет. Выпавший из берега земляной кусок все также горбился поверженным зверем. Казался еще больше, тяжелее. Ей приходилось откапывать погибших под завалами в шурфе, доставать угоревших. Было жалко, горько. Были слезы и плачь. Но никогда сердце не пугалось: вот он, есть, и его уже нет! И так слаб, беззащитен во всем этом человек — даже самый сильный, самый талантливый и умный человечище!

— А вы хоть меня-то помните? — ей показалось, что он принимает ее за другую.

— А что? — стал он ощупывать голову. — У меня голова прохудилась?

Удивительно, как из серьезного, даже угрюмого, замкнутого, он делался враз шутливым и открытым.

— Нет, — засмеялась она. — Просто я ничем не особенная.

Засмеялся и он.

— Удивительны русские люди! — покачал он головой. — Девушки русские удивительны!

Ее почему-то изумило слово «русские» — и почему оно ее изумило?!

— Один торговец алмазами говорил, что в мире нет двух одинаковых алмазов. А уж тем более нет двух одинаковых людей. Ты особенная, Огонек, какая еще особенная!

«Советские», надо было сказать, — разгадала она причину своего недоумения, — «советские» же!

Они шли по луковой косе, по этому зеленому ворсистому ковру, раскинутому у реки. Она слышала только его шаги, ступающие бережно, жалеючи налитое трубчатое луковое тело. Но сгустившиеся зеленые сосцы все равно угадывали под ноги, сочились, и луковый въедливый дух застилал глаза.

— Алмазы — они только с неба падают? — помнила она его рассказ о метеорите Новый Урей.

— Почему только с неба?

— Ну, вы же сами нам лекцию рассказывали…

— Ах, вот как вы меня поняли! Гнать таких преподавателей надо в три шеи!

— Вы простите, — засмущалась она, — я ведь совсем не знала, что… что, — слова пропадали из головы, — что актив курса тогда обратился к руководству…

— Пустяки, — коротко засмеялся он. — Нет, не только с неба…

Он говорил, и земной зеленый мир будто выворачивался, виделся обратной стороной, будто доха наизнанку. Стал он желтым и голым. Под палящим солнцем терялась даль. От зноя пересохло в горле, и мал казался себе всяк пред этой выжженной далью с Оранжевой рекой, из которой не напьешься, потому что и вода в ней — оранжевая. На пустынном пространстве Южной Африки зияла большая дыра. Это был карьер Кимберли. Вокруг него ютились лачужки. А в самой дыре, казавшейся провалившимся вглубь земли многоэтажным домом, в люльках и на помостах, подвешенных за тросы и веревки, работали старатели. Словно дятлы и жуки-короеды, они углублялись в отвесные стены, выдалбливая свои лунки, выгрызая отдельные норы. Каждый заботился только о себе, о своем. Все, что касалось общего, было устроено плохо: подходы к этим проемам и скважинам, заграждения от обвалов и падающих камней, отводы для прорвавшихся подземных вод. Люди часто гибли. Забирала людей малярия, тиф, а иных и просто голод. Здесь каждый мог надеяться только на себя, прожить тем, что он добудет. Одни гибли, иные запивали. Но случалось, когда с утра у искателя во рту не было маковой росинки, к обеду он посматривал вниз и подумывал, не завершить ли всю эту историю разом, в один прыжок, и уж прикрывал глаза, примериваясь, а потом брал в руки инструмент и… к вечеру оказывался одним из богатейших людей округи!

О разбогатевших добытчиках слагались легенды. Правда, как и в народных сказках, где удача всегда идет тому, кто о ней не печется, в них мало рассказывалось о человеке, успеха добившегося трудом. А вот пошел некто в церковь, на колени встал в молитве, а он, алмаз, — и вот он! Играла девочка камешками, да в ухо один и засунула — вытаскивать-то стали, батюшки свет — алмаз! Иной брал хитростью: расточил на «камушки» донышко бутылки из-под Шампанского, в харчевне, как бы под пъяную лавочку, похвастался, что нашел столько алмазов на своем участке. Скоро втридорога продал этот участок, и поминай, как звали: больше его никто никогда не видел, но слух идет по сей день.

Добытчики тешили себя этими историями в часы отдыха и застолья, и вновь спускались в большую яму, взбивали, словно масло, пески в лотках, осадок раскладывали на берме, «прощупывали» каждый камешек деревянным скрепером. Самые неутомимые прихватывали для работы и ночь, запаляя факелы и свечи. Так что, если бы незнающий человек забрел в эти края и заглянул в карьер, он мог бы принять увиденное за бесовское наваждение, а то и за адовый котел! И раздавался крик в нем страшный, последний. И колотилось чье-то сердце в сладостном восторге, барабанило в раструбе ямы до небес, оглушая счастливого искателя!

Как Агане было жалко всех этих людей! Никто им не подвозил провизию, не высылал палатки, не выплачивал по осени заработную плату, независимо от того, есть результат поиска и или его нет! А главное, как жестоко они ошибались, стремясь к богатству: ведь счастлив человек только тогда, когда он работает для других, для общества!