Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Сердце билось в такт общему движению. И только звездными ночами, когда соскальзывал с неба алмазный камень, его начинало щемить. Словно таился там кто, сидел с раскрытой кошелкой в самой глубине и ловил в нее огненные небесные слезы.

В такую звездную ночь вещунье-сердце, ощутив в себе горячую искорку, стало вдруг пламенеть и пламенеть. «Огонек»! — оттуда же, из жара, сказал ей голос.

Отряд сплавлялся по тихому притоку Вилюя. Лодка шла «пустым ходом», мужчины играли в преферанс — охватила одно время эта страсть всю партию от мала до велика. Аганя тоже научилась расписывать пульку, но карты ей прискучивали быстро. Тем более, что оказалась единственной в отряде женщиной, требовалось быть построже. «Смотрите траппы», — помнила она всегда наказ начальника геологов. А тут — на косе гряда трапповых пород! Подгребла к берегу, вышла из лодки, не тревожа игроков, набрала два мешка — взяла шлих и пробу десять литров на световой анализ.

Мужики тем временем тоже побросали игру, вышли на берег, стали заводиться с костром. Аганя лукошко берестяное взяла и в лес: а там брусники красным красно, ягода рясная-рясная. Набрала, напластала быстро лукошко со стогом. Вернулась, поставила ягоды под сосенку, села чаевничать. Пришла радиограмма: срочно спуститься к наслегу, а это, выходило по карте, еще километров пятнадцать.

Засобирались, мешки загрузили, отправились. Километра три проплыли, Аганя вспомнила: второпях лукошко с брусникой оставила! Потеря для тайги невелика, а примета известная: придется возвращаться.

Прибыли — ПО-2 спускается. Другая новость: на базу прилетел новый комсомольский инструктор из обкома, нужно срочно собрать актив, провести собрание. Какое собрание?! Среди поискового сезона?! Но, как говорится, надо, значит, надо! Кого послать? Аганю.

— Да какая ж я активистка? — развела было та руками.

— Разговорчики в строю! — прицыкнул, хмурясь в недоумении, начальник.

Очутиться на базе, на самолете пролететь, со старыми знакомыми встретиться, да и выходной дармовой получить — это был, конечно, подарок! На собрании, как положено, отсидела. Инструктором оказался бывший староста курсов, где она училась. Гордость брала, что простой парень, с которым, можно сказать, за одной партой сидели, так высоко взлетел!

Он говорил о бдительности. Что творили эти империалисты! Даже врачей самого товарища Сталина сумели завербовать в шпионы! Аганя смотрела по сторонам, и думала: какая она счастливая, живет там, куда враги не добрались. А как бы им здесь — здесь же все, как на ладони!

Оглянулась на людей, утешенно вздохнула и, как это с ней к стыду ее всегда случалось на всяких собраниях-заседаниях, унеслась в свои мысли, мечты. Сердце трепетало поверх всех слов, заходилось весенним скворушкой.

Потом шла привычной дорогой по селу. Радость захлестывала, била через край, как воды Вилюя через пороги. Заглянула в магазин.

…И увидела она белое платье: оно висело на «плечиках» рядом с деревянными полками и казалось присевшей на миг легкой бабочкой. С оборочками на груди, с рукавчиками-фонариками. Деньги обещали выдать только осенью. Продукты, мелкие товары продавщица Маша отпускала «под запись», но просить в долг дорогое платье Аганя не насмеливалась: его и за деньги-то взять было неловко! Постояла у прилавка, купила «подушечек» для виду, развернулась уходить, оглянулась невольно на платье еще раз.

— Бери, чего попусту пялиться, — улыбнулась широколицая добродушная Маша.

Платье вспорхнуло с полки и очутилось в руках Агани.

— Сколько там у тебя? — открыла записи продавец. — Да у тебя тут всего ничего, у других вона какие столбцы!

Сама не своя, Аганя прибежала к тетке Балыгей, нарядилась. Балыгей в ладоши прихлопывала и головой качала, и сама Аганя нравилась себе, виделась пушинкой. На танцы шла, как во сне. Ясное Море — так прозвали моториста с базы — играл на аккордеоне. Парень, длинный и нескладный стал приглашать ее на вальс. Она умела — должна бы уметь. Маленькой еще, дома у себя, училась. Рисовала квадрат мелом на полу — и раз, два, три по уголкам, и раз, два, три…

Парень протянул ей руку, улыбался, а у нее задеревенели ноги: вжалась, влипла в стенку, будто сургучная печать, самой себя оторвать — сил нет. Помотала головой, одергивая подол… Другие парни подходили, но она, как вкопанная. Постояла и, пока все танцевали, и никто не видел, домой направилась, к тетке Былыгей, точнее. Навстречу — бывший сокурсник. Разговорились. Она стала называть его на «Вы», и он ее не поправил.

Скатилась с неба звезда, проследили они вместе ее полет — и вспомнила она, будто к случаю, о Бобкове. Бывший сокурсник, ныне комсомольский инструктор, нахмурил брови круче, нежели тогда, во времена учебы:

— Не понимаю, как человека с таким прошлым могли поставить преподавателем!

— С каким «таким»?

— С сомнительным. С очень сомнительным! Человек был в немецком плену — ты понимаешь, что это значит?! Хорошо, на курсах нашлись сознательные люди! Собрали актив и поставили перед руководством вопрос об отстранении.

— А почему я ничего не знала?

— Тебе и не положено было знать: ты же не была членом актива!

Аганя и сама знала, что не была. Актив — это комсорг, староста, профорг и парторг — были среди слушателей и члены партии.

— Так он же не только у вас был преподавателем, почему вы за всех-то решили?

— Что-то я не пойму: ты чем недовольна? Ты выучилась? Выучилась. Работаешь? Работаешь, — сказал бывший сокурсник так, будто это была его личная заслуга. — Мы выразили мнение большинства. Если кто-то с ним был не согласен или, видите ли, не знал, то это не значит, что его не было.

Самое удивительное, что она могла быть согласна, окажись вместо Бобкова кто-то иной. Чуралась же в мыслях отца родного, мало помня его самого, но помня, что он «кулацкое отродье», «кержацкий сын».

— Там, в плену, — кивнула она в сторону разработок на речной излучине, — рассказывают, было еще тяжелее, чем на фронте.

— А чего тебе этот Бобков дался? — попытался заглянуть в глаза комсомольский инструктор. — Не мучься. У него жена, ребенок. К идеологической работе его мы не подпустим, а так, по специальности, пожалуйста, трудись, только без этих завихрений, никто не помеха. Надо же отдавать отчет: кто не хотел сдаваться, тот стрелялся!

Она помолчала, почертила носком по земле:

— Пойду я.

Лайка возле дома Балыгей ласково терлась ей о ноги. Аганя присела к собаке, погладила, прислонилась щекой к ее уху. Тихонько, чтоб не будить людей, вошла. Но Былагей все равно зашептала из тьмы, что постелила в левом углу. Аганя сбросила платье, и как семь пудов сняла. Юркнула под одеяло, утонула в перине — ах, как давно не спала она в такой постели! Лежала, свернувшись калачиком. И белело платье в мороке, белело метлячком, словно душа ее отлетевшая, белело. И не то во сне уже, не то в наваждении, танцевала она с ним, прошедшим плен, повзрослевшим Каем с искрящейся льдинкой в глазу, одни одинешеньки где-то кружились они — раз, два, три, раз, два, три!..