Валентин Черных - Рецепт колдуньи. Сборник

Роженица позвонила мне почти сразу после приезда.

— Нам надо встретиться.

Я предложила пообедать в японском ресторане. Как всегда, она была предельно конкретна.

— Ты спишь с моим мужем?

— Да.

— Как долго ты этим собираешься заниматься?

— Всю оставшуюся жизнь. Мы поженимся.

— Это вполне возможно, — согласилась она. — Но за что ты меня наказываешь? В мои сорок мне довольно трудно будет выйти замуж снова.

— Вы очень нравитесь Янсену. Он вас пригласит отдохнуть вместе с Альбиной в Копенгагене. Не отказывайтесь.

— Ты из Тамбова?

— Да.

— Говорят, тамбовские волки очень умны и беспощадны. Ты тамбовская волчица.

Я не стала ее переубеждать. Волки вообще беспощадны. И тамбовские, и брянские, и рязанские. Если верить, что у нас всех была другая жизнь и в той жизни мы были какими-то животными, я, возможно, была волчицей, потому что не боюсь оцепления из любых флажков. Я расплатилась по счету, потому что я пригласила ее в ресторан, говорить нам с ней было больше не о чем.

Через месяц она и Альбина поехали в Данию по приглашению Янсена. Она ездила в Копенгаген еще несколько раз, оформляя совместную с Янсеном фирму по закупке лекарств.

В их квартиру я въехала через полгода, а еще через три месяца родила сына, которого назвали Олегом.

С Янсенами у нас сложились вполне дружеские отношения, они часто приезжали в Москву. Я с мальчиками каждый год гостила у них в Копенгагене. Как-то роженица сказала:

— Ты не хотела бы, чтобы один из твоих сыновей получил образование в Европе?

Я ответила не сразу. Я переняла манеру своего мужа держать паузу, хотя ответ у меня был давно готов.

— Да.

— Я хотела бы, чтобы это был Филипп.

Старший Филипп уже сносно говорил по-датски.

— Это будет справедливо, — согласилась я. У Янсена были две взрослые дочери. Филипп унаследует бизнес Янсена. Конечно, он тоже будет Янсен.

Вечером подвыпивший Янсен обнял меня.

— Я не могу подобрать определения, кто ты для меня? Ты больше, чем дочь, больше, чем сестра!

— Она — тамбовская волчица, — не сдержалась роженица.

— Ты не права. Волчицы не бывают справедливыми.

В Москву я вернулась без Филиппа. Пименов-старший перестал со мной разговаривать, но спать со мной не перестал. Через три недели я ему сказала:

— Я опять беременна.

— Может быть, на этот раз будет дочь? — Он не мог скрыть своей радости.

Но я снова родила сына и назвала его Павлом в честь своего отца. Это было справедливо, потому что не он ушел от нас, а мать бросила его, как, впрочем, и меня.

— Разденься, — просил старик.

Она знала, что ничего не будет, уже два года у него, как у старого будильника, испортился звонок.

И смотрела в окно, будто раздумывала. Когда ее хотели мужчины, она всегда медлила: у нее была власть, пока она могла отказывать. Потом диктовали они.

Сбросила кофту, долго отстегивала пояс с чулками, сняла лифчик, подошла к зеркалу. Не каждая в тридцать пять лет имеет такие крепкие груди. Не рожала. Сохранила. Для кого? Чтобы показывать старику?

— Пройдись, — просил старик. У старика было много порнографических видеокассет с голыми блондинками, но он любил смотреть на нее, может быть, потому что раньше не только смотрел.

Старик еще недавно был кинорежиссером. Она, закончив актерский факультет, актрисой не стала и пришла работать на киностудию ассистентом режиссера по актерам. Она хорошо запомнила их первую встречу.

— Какая замечательная задница! — сказал он, увидев ее.

«Хам», — подумала она тогда.

— Ты кто? — спросил он.

— Ассистент по актерам.

— На какой картине?

— Сейчас в простое.

— Будешь работать у меня.

Он отчислил из группы ассистентку, которая у него работала, и взял ее. Она стала его любовницей.

— Пройдись, — снова попросил старик. Она прошлась, как ходят манекенщицы по подиуму, поворачиваясь, чтобы он все рассмотрел. Иногда он гладил ее грудь и ягодицы холодными худыми пальцами. Он худел, это нормально — старики или усыхают, или разбухают.

— Мне осталось немного. У меня рак, — признался он. — Все это достанется тебе.

— Что достанется? — переспросила она, хотя знала, о чем он говорит.

— И Пикассо, и Кустодиев, и малые голландцы.

— У тебя есть дочь. Она наследница.

— Она далеко. В Америке. А ты придешь и заберешь!

— Как же я заберу?

— Я тебе скажу, когда забирать.

— А если ты будешь в больнице?

— Я тебе дам ключи.

Старик не стал киноклассиком, но за постановку фильмов и классикам, и не классикам платили одинаково. Он был бережливым и считал, что вещи должны служить вечно. Он не полнел и держал одинаковый вес десятилетиями не потому, что рекомендовали врачи, ему было жаль выбрасывать пиджаки, которые еще можно носить. И по сей день у него стоял ламповый радиоприемник, и ездил он на двадцать первой «Волге» с никелированным оленем на радиаторе, сорокалетие которой он недавно отметил. Зато ни у кого из его коллег не было уникального, раннего Пикассо — портрет женщины с огромным задом и маленькой, почти незаметной головкой.

Когда старик ушел на пенсию, она продолжала приходить к нему. Старик всегда выставлял ее любимое вино. Она, наслаждаясь вкусом и ценою вина в стоимость ее ассистентской зарплаты, пила, не торопясь, мелкими глотками, закусывая любимым шоколадом «Гвардейский».

— Откуда у тебя деньги на такую роскошь? — спросила она.

— Кое-что продаю, — ответил старик.

Он продавал то, что предназначалось или почти уже принадлежало ей.

— Не продавай, вино этого не стоит, — сказала она. Теперь она приносила ему еду. Пришлось тратить свои небольшие сбережения. Но она понимала: разумно сегодня потратить немного, чтобы завтра получить в тысячу, нет, в десятки тысяч раз больше.

Когда ей позвонила приятельница со студии и сообщила, что он попал в автокатастрофу, она, помня о ключах от квартиры, которые он обещал ей дать, спросила:

— Он где?

— В Склифе.

Так москвичи называют Институт «Скорой помощи».

Она не стала расспрашивать, где и как произошла авария, потом узнается, она хотела первой приехать к нему.

В институте ей сказали, что старик в коме.

— Вы ему кто? — спросили в реанимации.

— Я ему самый близкий человек, — ответила она и добавила: — После смерти его жены. Он живет один. В квартире осталась собака, ее надо кормить и выгуливать.

Все было правдой. Не близкая женщина не ходит перед мужчиной, даже старым, голой. И про собаку правда. Старый десятилетний пекинес терпеть ее не мог, потому что когда старик был мужчиной, то закрывал пекинеса на кухне. Кобель не мог простить своей изоляции и несколько раз пытался вцепиться ей в ноги. Теперь, когда она приходила, старик закрывал собаку.