Хоакин Гутьеррес - Ты помнишь, брат

— Открой, это я.

Он был в волнении:

— Зачем ты запираешься на задвижку среди бела дня? Невинность свою бережешь, что ли? — И тут же, без передышки, стал путано объяснять что-то, я ничего не мог понять. Усадил его, дал сигарету, сам ее зажег (Маркиз оказался не в состоянии это сделать).

— Давай посидим, покурим. А потом все расскажешь.

— Времени нет, дело срочное.

— А откуда ты узнал, где я живу?

— К дьяволу, не все ли равно! Ты должен мне помочь.

Маркиз похудел, щеки небриты уже несколько дней, на штанах, на рубашке целая коллекция разноцветных пятен.

— Тогда говори толком, а то я ничего не понимаю.

В конце концов мне удалось уловить смысл происшедшего. Кто-то позвонил Маркизу по телефону: есть к нему поручение, весьма деликатное. Надо поговорить с глазу на глаз. И больше ничего не сказал.

— Чилиец?

— Нет, венесуэлец. Договорились встретиться сегодня в четыре в баре отеля «Крильон». — Маркиз не хочет идти один, отыскал меня, пусть я его сопровождаю.

— А почему тебя волнуют такие пустяки? Может, Просто какой-нибудь поклонник твоего таланта.

— Не издевайся.

— И зачем я должен…

— А кто же еще? Нет, только ты. И давай быстрей собирайся, уже скоро три.

— Но я не хочу.

— Почему?

— Ну, мало ли почему. Завтра надо обязательно перевод сдать…

— Это не причина. Кончишь ночью.

— Вообще мне ни к чему все это. В самом деле, для чего и пойду? Что я — шпион? Телохранитель?

— Я никогда не просил тебя ни о каком одолжении. — Маркиз бросил сигарету, придавил ногой.

— Правда никогда?

— Ладно, может, когда и просил, но сегодня — в последний раз. — Он тянул меня за рукав, и вид у него был такой несчастный, что я, — черт возьми, всегда этот хитрец г моего добивается! — я в конце концов уступил.

— Но если мы идем в «Крильон», так побрейся по Крайней мере. — Я достал электробритву, дал ему. — И причешись, и умойся. Ты же запаршивел весь.

Он не хотел, я настаивал — иначе не пойду. Получилось, однако, еще хуже: Маркиз весь исцарапался, и теперь лицо его было залеплено полосками голубой туалетной бумаги.

До центра добрались на автобусе, оттуда — пешком, чуть ли не бегом. Маркиз шел впереди, ловко, будто ящерица, пробираясь сквозь толпу. На углу Агустинас остановился, поджидая меня.

— Я передумал. Мне там не нравится. Будут все глазеть. Мы с ним перейдем в бар на Бандера; а ты ступай вперед и жди нас там. Когда придем, я тебя приглашу за наш столик. И ты не разговаривай. Только слушай.

Так я и сделал. За столиком недалеко от входа сидели Фауно, Чино, Толстый Coca и другие мои приятели-журналисты; я отказался от их приглашения и отыскал свободный столик в глубине зала.

— Нет, я закажу попозже, — сказал я официанту. — Я жду друзей.

Явились наконец. Незнакомый рослый господин в очках, в элегантном английском плаще. Держался он уверенно, непринужденно.

— Я думал, мы будем разговаривать наедине. — Господин пожал мою руку и удивленно взглянул на Маркиза.

— Не вижу причин, — отвечал Маркиз, усаживаясь.

Я посторонился, пропуская сильно надушенную блондинку; она поднялась из-за соседнего столика со словами «Auf wiedersehen» [55] До свидания (нем.). . После нескольких недель напряженной работы шум голосов оглушал меня, звуки музыкального автомата казались ужасными, а ситуация чрезвычайно неприятной и двусмысленной.

— Я ненадолго, я тороплюсь.

— Если ты уйдешь, я уйду тоже.

Господин внимательно посмотрел на нас, сначала на одного, потом на другого.

— Пожалуйста, садитесь. — Он сам подвинул мне стул, спросил, что мы будем пить. Заказал себе «bloody Mary» [56] «Кровавая Мэри» (англ.) — название коктейля. (это еще что за мерзость?). Я решился лишь на чашку «капуцина», Маркиз попросил бутылку пива.

— Итак, Рафаэль, вот мы и встретились. — Господин улыбнулся, показав до того белые ровные зубы, что мне даже как-то не по себе стало. — Или мне следует называть тебя Маркизом?

— Все равно. Только скажите: почему вы говорите мне «ты»?

Глаза за очками сверкнули, но… и только. Господин был на удивление кроток.

— Хорошо, хорошо. Только, простите мою настойчивость, нельзя ли нам перейти куда-нибудь, где потише? Здесь такая сумятица, столько народу…

— А по-моему, здесь хорошо. Не правда ли, Педро, — Маркиз, конечно, сочинил все тут же, — не правда ли, мы с тобой любим этот бар?

Господин обвел глазами стены, увешанные потемневшими картинами с изображениями попугаев, борзых собак и лошадей; они остались от тех времен, когда этот бар считался элегантным.

— Тут такой рев стоит… ну да ладно, если вам нравится, мы можем поговорить и здесь.

— А о чем?

«О чем» прозвучало неожиданно резко, взорвалось, как граната. Что за несчастную тайну в жизни Маркиза суждено мне узнать?

— Мне дано весьма деликатное поручение, — спокойно, внушительно. — От Алехандро; он почтил меня своим доверием и тем доказал, как высоко ценит нашу дружбу. Я говорю о вашем отце. — Господин поправил очки. — Вас это удивляет? Я рад, что здесь присутствует ваш близкий друг. Мы вместе все обсудим, спокойно, трезво и благожелательно.

— Что ему надо?

— Он хочет вас видеть. Это все. — Маркиз собрался было ответить, господин жестом остановил его. — И еще одна просьба, совсем особая: не отвечайте сразу. Обдумайте. Алехандро предвидел, что первой вашей реакцией будет отказ; потому-то я и пришел сюда. Объезжаю Южную Америку по своим делам и вот… Алехандро не хотел писать вам, не говоря уж о том, что вашего адреса у него нет.

— А вы кто такой? — Маркиз перестал ломаться.

— Я в некотором роде компаньон вашего отца. И адвокат тоже, хотя вообще-то почти не занимаюсь адвокатской практикой. И его друг, мы дружны всю жизнь.

— Какая муха его укусила? Мы уже много лет не имеем дипломатических сношений, как говорится. С чего это он вдруг вздумал соваться в мою жизнь?

— Рафаэль, прошу вас, ваш отец болен, достаточно тяжело болен. Глаукома на обоих глазах, и с сердцем не слишком благополучно. В прошлом году его оперировали в Испании, но лучше не стало. Давайте поговорим. Если надо — хоть весь вечер. Будьте же благоразумны. Ваши чувства благородны, но они затемняют ваш разум. Позвольте, я объясню кое-что.

Официант принес заказанное, разговор прервался. Фауно что-то кричал мне из-за своего столика, махал руками, но ничего нельзя было расслышать. Из музыкального автомата неслась полька «Боченочек». Господин неторопливо прихлебывал свое странное пойло, пристально глядел на Маркиза поверх бокала. Пойло походило на кровь.

Я чувствовал себя так, будто иду по узкой жердочке, а внизу подо мной — трясина. Какие же мы дураки с Маркизом! Один вид пожирает другой — таков закон звериной жизни… Маркиз налил себе пива, пена выползла на стол; по-моему, он сделал это нарочно. Мы с господином принялись вытирать лужу салфетками. А Маркиз, негодяй, даже не шевельнулся.