Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою

— А? — Тед держит в руках чашку, с нее капает вода.

Но вот беда, сказать нечего.

— Как дела? — говорит она первое, что приходит на ум.

Тед удивленно смотрит на нее:

— Все хорошо. А у тебя?

— Тоже.

— Вот и славно. Устала?

— Еще бы. А ты?

— Тоже. — Тед достает из мыльной воды тарелку и ставит сверху на чашку. — Ты бы поспала, когда он поест.

— Хорошо бы, — отвечает Элина. — Может, он и уснет. Тогда все вместе вздремнем.

Тед кивает:

— Хорошо бы.

Слушать больно, думает Элина. Почему они так разговаривают друг с другом? Что с ними? Она силится придумать хоть какую-нибудь интересную тему для разговора, но в голове ни единой мысли. Она шагает с малышом на руках — как получилось, что она произвела на свет ребенка, который ест только на ходу? — мимо дивана, мимо стола, на кухню, к окну.

Раньше у них было все по-другому. Надо разобраться, ведь не всегда они были такими.

Элина прижимает малыша к плечу, он уткнулся ей в воротник, тепло дышит в шею. С Тедом она познакомилась, потому что искала квартиру; квартиру она искала, потому что решила расстаться с Оскаром; с Оскаром решила расстаться, потому что он вечно таскал у нее кисти и краски, вместо того чтобы покупать свои, и не умел готовить ничего сложнее жареного бекона, и вдобавок переспал с официанткой — по его признанию, от неуверенности в себе после прошедшей Элининой выставки, которая имела огромный успех. И все вместе — цепная реакция на бекон, похищенные кисти и измены с официантками — заставило ее позвонить по объявлению «Сдается комната в Госпел-Оук». Там было сказано: «Рядом с парком Хэмпстед-Хит» — это и определило ее выбор. А в доме близ Хэмпстед-Хит была мансарда с чудесным лондонским светом, ровным, чистым. Хозяин, Тед, помог Элине занести наверх коробки с инструментами, краски, свернутые холсты. За домом был сад, в доме — кухня с голубыми стенами, а иногда бывала подруга Теда, Иветт, стройная, поджарая, с загадочными кошачьими глазами. Элина работала и спала в мансарде, бросила курить, не отвечала на звонки Оскара, у нее была еще выставка, крупная, персональная; Элина снова начала курить, Тед приходил и уходил, Иветт тоже. Если Элина слышала их внизу, в спальне, то надевала наушники и прибавляла громкость. А однажды Иветт исчезла, сбежала с актером. Тед поднялся к Элине и рассказал об этом. Элина ответила: актеры — народ ненадежный. Повела Теда на закрытый просмотр фотографий трансвеститов, а потом — в бар. Тед напился и упал. Элина вызвала такси, дотащила его до дома. На другой день они нашли того актера в Интернете. Элина сказала: красавчик, но такие быстро стареют, да и штаны ему коротки. Тед стал заходить к ней в мансарду. Ложился на ее кровать и рассказывал о фильме, над которым работал, об эпизодах, которые монтировал. Работать при нем не получалось — Элина не могла писать, если кто-нибудь рядом, — но всегда находилось дело: помыть кисти, растянуть холст, привести в порядок рабочее место.

Иногда они гуляли по вечернему парку Хэмпстед-Хит. Или ходили в кино, обсуждали фильмы. Тед давал ей книги. Говорили о книгах. Тед готовил для нее, если она была дома; если она уходила, оставлял записку: «Ужин в холодильнике». Элина подбирала туфли, забытые им в гостиной, и составляла парами на полочке для обуви. Вешала на крючок его ключи. По утрам, когда он выходил из душа, любила рисовать пальцем на запотевшем зеркале — абстрактные наброски, сходящиеся линии. Любила спускаться утром на кухню и находить чайник еще не остывшим. Как-то под вечер она замерзла, надела первое, что подвернулось под руку, — свитер Теда, брошенный на ступеньках, — и опять за работу. Но не могла сосредоточиться, мазки не ложились как надо — будто она и не художник вовсе, будто не картину пишет, а просто мажет кистью. Она отшвырнула кисть, подкралась к косому окну и поймала себя на том, что уткнулась в рукав свитера и вдыхает, вдыхает. Его запах окутывал ее, наполнял все кругом. Элина в ужасе стянула свитер и швырнула через люк на лестницу. Неделю она избегала Теда, уходила надолго, вечерами пропадала в барах, кафе, галереях. Приготовленные им ужины съедала среди ночи, спала до полудня, после обеда работала. Собирала его записки — рецепты, просьбу оставить денег на газ, напоминание о пропущенных звонках — и хранила в книгах между страниц. Начала серию небольших картин, в красно-черных тонах. А потом — еще записка, на этот раз длиннее: Тед писал, что собирается в Берлин, на кинофестиваль, у него два билета, поедет ли она? И Элина поехала. В Берлине было холодно, с неба сыпала крупа, трамваи ползли сквозь кучи грязного снега. Они ели яблочные штрудели, смотрели фильмы, ходили к руинам Берлинской стены. В гостиничном номере было две кровати, тонированные стекла красили небо в чайный цвет. Нейлоновые покрывала по ночам сползали на пол. Элина прислушивалась к сонному дыханию Теда. Когда он мылся в душе, украдкой посмотрела на фотографию в его паспорте. Разглядывала его одежду, небрежно брошенную на стул. Они ходили в картинную галерею, и снова в кино, и на вечеринки, где все пили ледяную водку, от которой у Теда сводило зубы; Тед при Элине болтал с канадкой-продюсером по имени Синди, и они обменялись электронными адресами. Элина напилась, упала. Тед отвел ее в номер, уложил, укрыл одеялом. Утром принес ей воды. Они пошли искать Потсдамскую площадь, а нашли торговый центр. Ели жирные тортильи, писали открытки. Элина спросила, кому он пишет, Тед рассказал; про ее открытки он не спросил. И снова фильм, снова яблочный штрудель, вечеринка. Ночью она слушала его дыхание. Покрывала сползли, упали на пол. Элина проснулась рано утром, когда небо в окне было цвета крепкого чая, и увидела покрывала между кроватями. Они вернулись домой. Черно-красные картины Элина повернула к стене. Смешала краски, но оставила сохнуть на палитре. Записки Теда вытряхнула из книг в мусорное ведро. Легла на кровать, свесив голову, и дымила сигаретой, глядя в окно на небо. Когда Тед вернулся, она курила в саду. Щелкнул замок, застучали по дому шаги, зажегся свет, хлопнула дверца холодильника. Тед позвал ее: «Элина?» — тихонько, чуть вопросительно. Но она не обернулась. «Наверное, никого нет», — сказал Тед. И пошел по газону, неслышно ступая босиком по траве, и взялся за кончик ее пояса — длинного, матерчатого, который обвивался вокруг талии много-много раз, — и подтащил ее к себе за пояс, вернее, подтянулся к ней, будто вылезал из воды, цепляясь за канат.

Нет, не всегда они были такими, как сейчас, уверяет себя Элина, баюкая ребенка, глядя на Теда, сливающего мыльную воду, и на разгром в комнате.

Иннес, против ожиданий Лекси, долго не дает о себе знать. В тот день он проводил Лекси от ресторана до метро «Лестер-сквер» и всю дорогу говорил без умолку. О картине, что купил однажды в Риме, о квартире неподалеку, где он когда-то жил, о книге, на которую пишет сейчас отзыв и которую стоит прочесть. Он поцеловал Лекси в щеку — легкое касание губ, скорее намек на поцелуй, — поправил ей шарф, Лекси махнула на прощанье и спустилась в метро.