Джером Сэлинджер - Три рассказа

Он гоготнул с приоткрытым ртом.

— Так что тебе, парень? Мидии? Побольше масла?

Дождавшись кивка, он, можно было подумать, собрался на кухню, но тут спросил:

— А где твой братец? Ну тот, на голову больной?

— Холден, — уточнил я. — Он в летнем лагере. Учится быть самостоятельным.

— Во как? — спросил Лесситер с интересом.

— Он не больной, — обратился Кеннет к Лесситеру.

— Не больной? Это он-то?

Кеннет встал. Лицо его так покраснело, что чуть с волосами не слилось.

— Уматываем отсюда, — сказал он мне. — Давай.

— Ой, парень, погоди, — поспешил Лесситер. — Слушай, я пошутил ведь. Он не больной. Я сказать хотел не это. Он шкодливый просто. Ну не глупи. Я не говорил, что он болен. Не глупи. Я вкуснейших мидий принесу.

Сжав кулаки, Кеннет смотрел на меня, но я не подал ему знака, подумал, пусть сам все решит. Он присел.

— Ведите себя как подобает в вашем возрасте, — сказал он Лесситеру. — Да что с вами? Не обзывайтесь.

— Не груби рыжему, Лесситер, — послышалось от толстяка. Лесситер даже смотреть на него не стал, он сам решал, с кем быть грубым.

— Я принесу вкуснейших мидий, парень, — сказал он Кеннету.

— Конечно, мистер Лесситер.

Лесситер чуть с ног не свалился, споткнувшись на единственной ступеньке, ведущей к коридору.

Когда мы уходили, я принялся нахваливать Лесситеру мидии, но он, казалось, сомневался в моей искренности до тех пор, пока Кеннет не похлопал его по плечу.

Мы сели в машину, Кеннет открыл боковой бардачок и свободно откинулся, положив в него одну ногу. Я проехал километров восемь до Ричмэн Пойнта, потому что чувствовал — мы оба туда хотим.

Добравшись, я поставил машину на привычное место, и мы пошли, перешагивая с камня на камень, к тому, что Холден называл, по одному ему известным причинам, Камнем-Умником. Этот камень был плоской громадиной, а от него до океана тут — пробежка и прыжок. Кеннет шел впереди… раскинув руки, держал равновесие, словно канатоходец. У меня ноги подлиннее, поэтому я мог перешагивать спокойно, даже рук из карманов не вынимая. К тому же, я был постарше.

Мы оба сели на Камень-Умник. Океан был спокоен и его цвет приятен, но что-то мне в нем не нравилось. Как только я это понял, солнце зашло за тучи. Кеннет мне что-то сказал.

— Что? — спросил я.

— Я тут забыл сказать. Письмо от Холдена сегодня пришло. Давай прочитаю, — он вынул конверт из заднего кармана шорт. Я смотрел на океан и готовился слушать.

— Послушай, с чего он начал. Заголовок. — произнес Кеннет, и стал читать письмо следующего содержания:

Лагерь «Приятный отдых для слабоумных»

Пятница

Дорогой Кеннет,

Здесь очень плохо. Я так много крыс никогда не встречал. Надо делать поделки из кожи и в походы ходить. У них здесь соревнование, красные хотят победить белых. Я в белой команде. Но я не вшивый белый. Скоро приеду домой, повеселимся с тобой, с Винсентом, поедим с тобой моллюсков. Они все время здесь пьют сырые яйца, а еще никто не убирает в холодильник молоко.

В столовой все должны петь песни. Этот мистер Гровер думает, что очень хорошо поет, а вчера вечером пытался и меня заставить. Я бы спел, да только он мне не нравится. В лицо он улыбается, но при первом удобном случае норовит нагадить. У меня есть 18 долларов, которые мама дала, и если тот парень, как пообещал, поедет в город, и я смогу вовремя сесть на поезд, то совсем скоро буду дома, уже в субботу-воскресенье. Сейчас они меня гнорируют за то, что я отказался петь в столовой. Этим крысам теперь нельзя со мной разговаривать. Хотя есть один хороший парень из Теннеси, примерно того же возраста, что и Винсент. Как он? Передай, что я скучаю. Спроси, читал ли он коренфян. Коренфяне это библия, это хорошо, это здорово, мне Веб тайлер кое-что читал. Плавать бесит, тут волн даже нет, бывают лишь мелкие. Зачем плавать, если волн нет, бояться нечего, не от чего падать. Просто плывешь к этому их плоту с напарником. Мой напарник — Чарльз Мастерс. Он та еще крыса, все время поет в столовой.

Он за белых, он их капитан. Он и мистер Гровер две самых больших крысы, что я встречал, хотя и миссис Гровер такая же. Она пытается быть, как мама, улыбаться все время, но гадит не хуже мистера Гровера. Они прячут хлеб на ночь, даже сэндвич не сделать, они уволили Джима, и все, что здесь можно достать, стоит 5 или 10 центов, и родители Робби вилкокса ему денег не оставили. Я скоро приеду, наверна в воскресене. Я очень скучаю, Кеннет, и по Винсенту скучаю, и по Фиби. Какого цвета у Фиби волосы? Спорю, что рыжего.

Твой

Кеннет сложил письмо и конверт в задний карман. Подобрал гладкий рыжеватый камешек и принялся рассматривать, вертеть в руках, будто желая убедиться в его совершенстве. Потом сказал скорее камню, чем мне:

— Холден не умеет идти на уступки, — он с болью взглянул на меня. — Он все тот же ребенок и не идет ни на какие уступки. Если ему не понравился мистер Гровер, он не будет с ним в столовой петь, даже если знает: нужно лишь спеть, и его оставят в покое. Что с ним будет, Винсент?

— Думаю, он научится идти на уступки, — ответил я, но сам в это не поверил, и Кеннет видел меня насквозь.

Он сложил камешек в карман для часов и, приоткрыв рот, оглядел океан.

— Знаешь что? — начал Кеннет. — Если придется умереть или типа того, знаешь, что я буду делать?

Он не дождался ответа.

— Буду бродить тут, — сказал он, — Поброжу где-нибудь тут.

Его лицо стало торжествующим — так, как только его лицо умело; без намека на одержанную победу, без поисков ее признания. Океан ужасал. Он был полон шаров для боулинга. Кеннет встал с Камня-Умника, казалось, его что-то очень обрадовало. Тогда я заметил — он в настроении искупаться. Я не хотел отпускать его в эти шары.

Кеннет сбросил обувь и носки.

— Давай искупнемся, — сказал он.

— Ты пойдешь в шортах? — спросил я. — Замерзнешь на обратном пути. Солнце садится.

— У меня в машине под сидением запасные есть. Давай. Пошли.

— У тебя от мидий кишки завернутся.

— Я всего три штуки съел.

— Не надо. — Я хотел остановить его. Он снимал футболку и не услышал.

— Что? — спросил он, освободившись.

— Ничего. Давай недолго.

— Ты не пойдешь, что ли?

— Нет. Я без шапочки, — это его здорово рассмешило, он легонько меня толкнул.

— Давай, Винсент, пойдем.

— Иди. Терпеть уже не могу этот океан. Он полон шаров для боулинга.

Он не расслышал. Убежал по кромке пляжа. Я хотел схватить его, затащить в машину и немедленно уехать.

Закончив купаться, Кеннет стал выходить сам, я и заподозрить ничего не мог. Он по песчаной кашице прошел там, где вода касается щиколотки; он пробежал ту сухую часть кромки, на которой остаются еле заметные следы, я и заподозрить ничего не мог, лишь голова его была опущена. Он почти вышел на теплый пляж, и тут океан кинул в него последний шар для боулинга. Я во всю глотку прокричал его имя, бросился к нему со всех ног. Поднял, даже не взглянув на него; на трясущихся ногах добежал до машины. Посадил его и еще первые пару километров бывало немного притормаживал; после же совсем перестал.