Михаил Витковский - Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Скрежещет фомка, ты открываешь, мы входим. Дверь солидная, с обивкой. Но настежь не открывается, потому что коробки громоздятся сразу за дверью. Темно. Мы не знаем, где выключатель, к стенам не подобраться. Вонь, но не трупная, вонь от грязи. Но какая! Сладкий запах немытой старушки. Отвратительный. Меня чуть не вырвало, а это могло легко случиться, если принять во внимание вчерашнюю гулянку. Ладно. В прихожей тетки нет, что видно довольно отчетливо. В комнатке — нет. Впрочем, есть ж здесь комнатка хоть какая? Здесь только коробки! Даже та знаменитая дорожка, протоптанная к столику, больше не существует. Ну же, Саша, иди, проверь в ванной. Сам, шеф, иди. Почему я? Потому что я уже проверил прихожую и комнату. Мы вместе проверили! Ну тогда вместе идем проверять ванную. Ну тогда ты иди, а я следом! Э-э-э, нет!

Никто не хотел в эту ванную входить. И каждый был по-своему прав. Входим. Грязные столовые приборы и посуда в ванне и вонища. Стремно. Дверь. И за дверью… У, блядь, напугала! Там в углу возле стиральной машины «Франя» на корточках сидела тетка. Нечто такое. Нечто такое, что, может, раньше и было теткой. Нечто голое. Подающее признаки жизни. Растрепанное. И трясущееся. Нитка слюны протянулась от рта до пола. Испугала нас как не знаю что. Взгляд сумасшедший. И что-то бормочет, дескать, она агентка, ходит по Варшаве… Шепчет мне на ухо, а неприятный запах из ее рта окутывает мое лицо:

Иду я по Варшаве, только тихо! Потому что соседка слева — агентка МОССАДа! (И показывает на стену.) Этот парень (Саша) тоже похож на агента, они выслеживают меня, ходят за мной многие годы, мне знакомы эти лица… (И ко мне.) Я вижу, что вы в курсе дела (я ей говорю, дескать, да, да, чтобы она мне поскорее о бриллианте рассказала). Понимаете! Иду я по Варшаве, идет Адась Михник [91] Адам Михник (р. 1946) — историк, политический деятель, с 1989 г. главный редактор «Газеты выборчей». ! Адась посмотрел на меня, только глазом моргнул, я ему в ответ моргнула, думаю: о, теперь-то я знаю, кто меня в эту аферу втянул! (И что-то там об оппозиции хреначит.) Выйдем в коридор, я там вам что-то расскажу. Выходим. Она какие-то папки достает, а в них — только письма и никаких бриллиантов. Департамент такой-то и такой-то. Понимаешь… имя и фамилия и так далее. Что она, понимаешь, коварные козни сорвала, что агенты, что покушение на Адама Михника. МОССАД. Евреи! Она сообщает в письме, что сорвала заговор. И в самом деле — получает из компетентных органов ответы, потому что я вижу официальные штемпеля типа «благодарим за ваше сообщение…». А в конце говорит мне, что в больнице была: я от всего этого так разболелась, сами посмотрите. Ну и действительно, лежит выписка из психбольницы, какие-то там диагнозы уже самые нехорошие, галлюцинации…

И вдруг ей сразу как-то поплохело. Влезло ей в голову, что я дескать, агент МОССАДа и пришел за ней. И только хрипит: что, суки? Что, суки? За мной пришли? Потому что услышала, как я к Саше по имени обращаюсь, стало быть, мы — русские шпионы! Но когда утихли первые эмоции, я говорю так: тетка окончательно сбрендила, ну и хрен с ней, зато мы можем приступить к обыску. А-а-а! Что такое?! Бросается на меня и за ногу кусает! Изо всех сил, а у психов силы много! Столько, что два, как ни посмотри, взрослых мужика попытались связать истощенную старушку и не сумели. Тем более что она, невменяемая, ничуть не беспокоилась, что глаз кому-нибудь выбьет, яйца отгрызет и съест. С такой не известно, что делать. Вот если бы она у тебя, Саша, яйца отгрызла, то мне, считай, и жить незачем. Ее просто надо было долбануть раз по черепушке, потому что по-хорошему, по-нормальному не получалось. И когда я на нее вскипел бешенством, то ебнул по этой седой башке изо всей силы — та чуть не отлетела! Она еще так на меня посмотрела, что — честное слово — до конца жизни моей будет мне по ночам сниться. И еще за то я ее так приложил, что она насрала мне в голову, в мою биографию. Ну и что? Человека убил? Бешеную собаку кусачую убил! Чтоб тебе, сука, знать, не кто другой, а Барбара Радзивилл тебе устроила это!!! И захотелось мне уже смыться. Сначала умыться, а потом смыться. Но, к счастью, был ты. Ты меня остудил. Спокойствие, шеф, спокойствие, у нас что, слишком много денег? Шеф, вы думаете, она умерла? Да ладно, мы уж столько раз этот номер откалывали при экспроприации какого-нибудь радиоприемника, телевизора или компьютера, а потом клиента под насыпь, и поезда приводили его в чувство. Так что клиент еще на собственной свадьбе попляшет. Шеф, оставляем ее так и продолжаем поиск.

Вот только коробки мешают. Но постепенно мы вошли в раж, и скоро уже не было куда эти пыльные коробки выбрасывать. Так мы их сносили в ванную и на теткины останки скидывали. Потому что если и было еще где-то место, то только там. Так что если даже тетка поначалу и была жива, то в конце она была погребена под горой американского просроченного мусора. Эдакий курган Костюшко [92] Рукотворная возвышенность, возведенная в 1820–1823 гг. на западной окраине Кракова в память о польском национальном герое Тадеуше Костюшко (1746–1817). ; как-то этот парень тоже был с Америкой связан.

Только вот меня что-то слишком сильно подтрясывало. Американский тостер мы забрали, но ни шкатулки, ни брильянта не нашли. Из мелочи более или менее ценной — наручные часы, но русские. Хотел я было взять швейную машинку, да слишком, сука, тяжелой оказалась. Эй, шеф, а это что такое? Альбом для стихов! Наверное, единственная память из усадьбы, как трогательно! Из лилейной, нежной кожи, как молитвенник, на золотую застежку закрывается! И золотой герб, и пастушок с овечкой, а над ними — бабочка… Наверное, в середине много засушенных листочков, бабочек, ромашек, стишков по-французски, как своих, так и чужих, переписанных каллиграфическим почерком, зелеными чернилами… Альбом! Отроческий альбом, чистый, лиричный, на этой куче здесь! Эта развалина когда-то была курсисткой! Взял. За пазуху спрятал. Буду читать до конца жизни, ночами, никогда не сдам в комиссионку. Излияния души девчушки, воспитанной в усадьбе, в белом платьице, которая пока еще ничего не знает о жизни, только порхает бабочкой, а ночами, заливаясь краской смущения, читает запретные французские стихи о любви!

Все, шеф, конец, баста, а то выглядим уже черт-те как, все в крови, в пыли, надо перед выходом привести себя в порядок, не то нас за один только внешний вид заберут.

Разделись мы, добрались кое-как до крана со ржавой водой и давай мыться, плескаться. В конце ты шубу углядел. Раздетый, на голое тело (а вернее, на голых баб на своем теле) ты примерил эту шубу. Я тебе скажу, Саша, что в Польше мужики не ходят в шубах, только бабы, здесь тебе не Россия, над тобой смеяться будут. Пусть попробуют. Priekrasnaja szuba! И улыбнулся такой улыбкой, за которую я так тебя люблю. А потом голый, мокрый, в этой своей шубе, ты спросил меня: мне идет?