Михаил Витковский - Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

«Исполнятся ли твои мечты? Из семнадцати. Единица. Да. О! Только придется запастись терпением…» Смех, дружный смех. Все поправляют на себе платочки, щерят в смехе золотые зубы. Особенно тетка Стаха-с-Кривой-Шеей сверкала ими на солнце, хоть и не с чего ей было радоваться, а потом облизывалась, поправляла волосы и шла на свое место — в гладильню. Ждать, когда в разноголосице двора послышится осуществление ее мечты.

«Кто о тебе думает в этот момент. Из шестнадцати. Три. Соседка сверху. Уха-ха!» Из открытого окна доносился запах еды. Это соседка сверху готовила обед для своего мужика.

«Что я могу еще тебе сказать? Из пятнадцати. Три. У тебя чувственный взгляд…» Другие ответы звучали так:

«останешься одна»,

«неправильная линия поведения»,

«у тебя ненадежные подружки»,

«поедешь в США»,

«скоро изменится твое семейное положение»,

«копи деньги на свадьбу»,

«слишком мало молишься»,

«меньше говори — больше завоевывай взглядом»,

«дай ему какой-нибудь знак»,

«он думает, что ты все еще девушка»,

«у тебя подмоченная репутация»,

«лечись»,

«отличный прикид»,

«не вноси в дом»…

Эх, шеф, это все для баб, карты эти!.. Да, Саша, нет здесь ничего ни о наших лампадках, ни о том, будем ли мы богаты и счастливы. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, — это поехать в США. А всей этой бомжарне щаковской, что для нас за лампадками шустрила, ничего, только трава и пепелище выходят и палая осенняя листва, такова судьба этих, из-под насыпи… Ветер несет целлофановые пакеты, пластиковые бутылки, стаканчики от йогуртов.

Безучастные к их судьбе, мы с Сашей и Фелюсем установили в подвале устройство, которое окрестили «биксой» (так по-силезски называют жестяные банки), то есть печку. Это, собственно, и была подвешенная над огнем большая металлическая банка с клапаном внизу. Под дном горел огонь! сверху бросали раздобытый воск, растапливали его и заливали в отмытые плошки. Одна беда: лампадки — сезонный товар, а если такая лампадка стоит два злотых штука, то я умываю руки. Всему есть предел. Фарцовщики, что собираются в кафе гостиницы «Парадиз», только у виска пальцем покрутили, когда я им это рассказал. Ой, Баська, Баська, ты уж лучше в ФРГ с этими своими лампадками поезжай, а еще лучше — в дурдом, там у тебя оптом возьмут, там каждая вторая — знатная богатая особа: София Лорен, Барбара Радзи… Ой, сорри! Я те дам дурдом! А хотя что с них взять: в «Парадизе» собирается темное общество. Заказывали все, что только было в меню, а уж как официантка-то суетилась, а уж как стол по-русски ломился. Еще вот эту яишенку, а вон того еще огурчика, яичко под майонезиком, водочки еще, и этого… И вон того! На стене панно, называемое «металлопластикой» и идеально представляющее тогдашний кубизм в виде водных нимф на бурливых волнах, все как положено: полуголые полусирены в листьях, среди кувшинок. Так называемый гастрономический вариант этого кубизма, потому что в каждом, почитай, провинциальном ресторане висят один в один эти кубизмы на стенах.

А вы в широких брюках. Вы всегда сидели за столиком в углу зала, водочкой угощались с каким-то там шишкой или в номера играли. Доставали банкноту, на которой всегда был длинный номер. И с этими номерами разные хохмы откалывали. Складывали, у кого больше, у кого меньше, а больше всегда было у Психа и Обезьяны. Почему Обезьяна? Да потому что как две капли воды на обезьяну похож. За окном льет, непогода, брызги летят от «сирен» и «малюхов», а тут, в «Парадизе», царит, как говорит само название, рай. Состоящий из курения «Мальборо» в мягкой упаковке, питья «Баллантайна», позвякивания золотым браслетом на запястье, уединения в номере с валютными девочками. Я иногда уклонялся ото всех этих ваших забав, просто срамотно становилось и отвратно. Сидят, водку пьют, весь цвет фарцовщиков. Даже фамилий не могу назвать, потому что сейчас это все видные люди, моральные авторитеты и медиамагнаты. А на дворе шалеет май, выпускные. Две молодые девушки загуляли, зашли в «Парадиз» на пиво. А может, случайно забрели в такое дорогое заведение. Одеты точно в костел собрались, но ведь здесь особо не помолишься и в грехах не покаешься. Ну и Обезьяна все время на них пялился. Вроде как с нами играет в номера, вроде как с нами водочку пьет, а сам, вижу, глазами стреляет по барной стойке, у которой на двух высоких табуретах сидят эти две нимфетки и бессмысленно хихикают. А когда та, что пострашнее, вышла в сортир, Обезьяна резко встает и подходит к той, что покрасивее: слышь, а, даю тебе десять долларов и тебя выебу. Она на это: ах ты хам! Ах бандит! Как ты вообще посмел с таким к женщине?! Но видать (так, по крайней мере, сам Обезьяна потом рассказывал), что «в голове у нее лампочки замигали». Десять долларов — это пара джинсов, две бутылки водки, французские духи и Pall Mall в твердой пачке. И тут эта сучара топ-топ-топ-топ! Подходит к нему: так, мол, и так… согласна. А этот чертов Обезьяна ей: а нас пятеро! Тогда она снова пошла его честить хамами, да сукиными сынами, да как он вообще посмел. А Обезьяна говорит: ты чего дергаешься? Получишь свои сто долларов! Она снова в крик, только по ней видать, что скумекала: джинсы может себе купить, видео, хрен знает что. Как-то сплавила свою подружку и говорит: ладно, снимайте номер. А были там Сигизман, Обезьяна, Дизель и еще двое, что возле нас тогда ошивались, а теперь — самые важные в стране. Ну стало быть, она говорит, чтобы сняли номер. А Обезьяна говорит: какой в киску номер?! Прямо здесь, в коридоре! Не то чтобы он скупердяй, а так, для пикантности. А она не соглашается, а ее все уговаривают, в конце концов уговорили. Официант на шухере. Я с ними не пошел, потому что, во-первых, не нравится мне все это, а во-вторых, не в жилу было еще двадцатку накидывать на ту сотню. В-третьих, стремно мне с женским полом. Тогда они, гады бесстыжие, захотели, чтобы я на шухере встал. Ага, только через мой труп! Пусть уж лучше официант постоит. А они ее там в конце гостиничного коридора обрабатывали. На фоне горшка с цветком. В конце концов Обезьяна дал ей сотню. Такой уж он честный был. Но, видать, не до конца. Жалко ему стало этих денег… Я думаю… Такая сумма… Но главное, что девочка уже уходит, а Обезьяна ее подзывает, задерживает: послушай! Если ты с этой сотней пойдешь в «Певекс», тебя ж посадят! Откуда у тебя может быть столько денег? И тогда она спрашивает Обезьяну, что бы он посоветовал. А с Обезьяной советоваться — зиму босиком проходишь. Так уж и быть, разменяю тебе. В конце концов, фарцовщики — тот же передвижной обменник. Собрал ей пачечку по десятке, по доллару. Она проверяет — девяносто девять. А должно быть сто! Тогда Обезьяна говорит: прошу прощения, если сто, так уж сто, ни долларом меньше! Она: да ладно уж, пусть будет девяносто девять. И собирается уходить. А саму всю аж трясет. Но Обезьяна не таков — он честный. И таким старым фарцовщицким приемом — «кукла» называется — подменил ей. Демонстративно добавил доллар, но подменил пачку. И оказалось, что она получила доллар и порезанную газету. Потом парни много лет вспоминали, как впятером одну за доллар отымели. А я домой вернулся, своим ходить в «Парадиз» запретил, а сам — бух на скамеечку для коленопреклонения перед Пречистою и всю эту историю, правда слегка отредактированную, отцензурированную, Ей рассказал. Особо выделив роль Обезьяны.