Мо Янь - Колесо мучительных перерождений. Главы из романа

Рассказ мой начинается с первого дня первого месяца [3] Здесь и далее речь идет о месяцах по лунному (крестьянскому) календарю. (Здесь и далее — прим. перев.) тысяча девятьсот пятидесятого года. В течение двух лет длились мои муки в загробном царстве, да такие, что представить трудно. Всякий раз, когда меня притаскивали на судилище, я жаловался на то, что со мной поступили несправедливо. Исполненные печали и скорби, мои слова достигали всех уголков тронного зала владыки Ада и раскатывались многократным эхом. Несмотря на пытки, я ни в чем не раскаялся и прослыл несгибаемым. Знаю, что немало служителей правителя преисподней втайне восхищались мной; знаю и то, что надоел старине Ло-вану [4] Ло-ван (владыка Яньло) — в китайском фольклоре владыка Ада. до чертиков. И вот чтобы заставить меня признать вину и сломить, меня подвергли самой страшной пытке: швырнули в чан с кипящим маслом, где я барахтался около часа, шкворча, как жареная курица, и испытывая невыразимые мучения. Затем один из служителей поддел меня на вилы, высоко поднял и понес к ступеням тронного зала. По бокам от него пронзительно верещали, словно целая стая летучих мышей-кровососов, еще двое демонов. Стекающие с моего тела капли масла с желтоватым дымком падали на ступени… Демон осторожно опустил меня на зеленоватые плитки перед троном и склонился в глубоком поклоне:

— Поджарили, о владыка.

Зажаренный до хруста, я мог рассыпаться на кусочки от легкого толчка. И тут откуда-то из-под высоких сводов, из ослепительного света свечей раздался чуть ли не насмешливый голос владыки Ло-вана:

— Все бесчинствуешь, Симэнь Нао [5] Нао — букв, скандалить, бесчинствовать. ?

По правде сказать, в тот миг я заколебался. Лежа в лужице масла, стекавшего с еще потрескивавшего после прожарки тела, я понимал, что сил выносить все эти мучения почти нет и, если продолжать упорствовать, неизвестно, каким еще жестоким пыткам могут подвергнуть меня эти продажные служители. Но если покориться, значит, все муки, которые я вытерпел, были напрасны? Я с усилием поднял голову — казалось, в любой момент она может отломиться от шеи — и посмотрел на свет свечей, туда, где восседал Ло-ван, а рядом с ним его паньгуани [6] Паньгуань — чиновник при владыке подземного царства, ведущий учет жизни и смерти. — все с хитрыми улыбочками на лицах. Тут меня обуял гнев. Была не была, решил я, пусть сотрут в порошок каменными жерновами, пусть истолкут в мясную подливу в железной ступке…

— Нет на мне вины! — возопил я, разбрызгивая вокруг капли вонючего масла, а в голове крутилось: «Тридцать лет ты прожил в мире людей, Симэнь Нао, любил трудиться, был рачительным хозяином, старался для общего блага, чинил мосты, устраивал дороги, добрых дел совершил немало. Ты жертвовал на обновление образов святых в каждом храме дунбэйского [7] Дунбэй — собирательное название северо-востока Китая. Гаоми, и все бедняки в округе вкусили твоей благотворительной еды. На каждом зернышке в твоем амбаре капли твоего пота, на каждом медяке в твоем сундуке — твоя кровь. Твое богатство добыто трудом, ты стал хозяином благодаря своему уму. Ты был уверен в своих силах и за всю жизнь не совершил ничего постыдного. Но — тут мой внутренний голос сорвался на пронзительный крик — такого доброго и порядочного человека, такого честного и прямодушного, такого замечательного схомутали пятилепестковым узилищем [8] Пятилепестковое узилище — то есть руки у него были связаны и скреплены веревкой с шеей. , вытолкали на мост и расстреляли! Стреляли всего с половины чи [9] Чи — мера длины, ок. 30 см. , из допотопного ружья, начиненного порохом на полтыквы-горлянки [10] Тыквы-горлянки использовались как пороховницы. и дробью на полчашки. Прогремел выстрел — и половина моей головы превратилась в кровавое месиво, а сероватые голыши на мосту и под ним окрасились кровью…»

— Нет моей вины, оговор это все! Прошу дозволить вернуться, чтобы спросить этих людей прямо в лицо: в чем я все же провинился перед ними?

Когда я выпаливал все это, как из пулемета, лоснящееся лицо Ло-вана беспрестанно менялось. Паньгуани, стоявшие с обеих сторон, отводили от него глаза, но и со мной боялись встретиться взглядом. Я понимал: им абсолютно ясно, что я не виновен; они с самого начала прекрасно знали, что перед ними душа безвинно погибшего, но по неведомым мне причинам делают вид, что ничего не понимают. Я продолжал громко взывать, мои слова бесконечно повторялись, словно перерождения в колесе бытия. Ло-ван вполголоса посовещался с паньгуанями и стукнул своей колотушкой, подобно судье, оглашающему приговор:

— Довольно, Симэнь Нао, мы поняли, что на тебя возвели напраслину, В мире столько людей заслуживает смерти, но вот не умирают. А те, кому бы жить да жить, уходят в мир иной. Но нам такого положения дел изменить не дано. И все же в виде исключения и из милосердия нашего отпускаем тебя в мир живых.

Это неожиданное радостное известие обрушилось, будто тяжеленный мельничный жернов, и я чуть не рассыпался на мелкие кусочки. А владыка Ада швырнул наземь алый треугольник линпай [11] Линпай — даосская дощечка, обычно с текстами заклинаний. и торопливо распорядился:

— А ну, Бычья Голова и Лошадиная Морда, верните-ка его обратно!

Взмахнув рукавами, он покинул зал, толпа паньгуаней потянулась за ним, и от потоков воздуха, которые они поднимали широкими рукавами, заколебалось пламя свечей. С разных концов зала ко мне приблизились два адских служителя в черных одеяниях, перехваченных широкими оранжево-красными поясами. Один нагнулся, поднял линпай и заткнул себе за пояс, другой схватил меня за руку, чтобы поднять на ноги. От раздавшегося хруста показалось, что кости вот-вот рассыплются, и я завопил что есть мочи. Демон, засунувший за пояс линпай, дернул напарника за рукав и тоном многоопытного старика, который поучает зеленого юнца, сказал:

— У тебя, мать-перемать, водянка в мозгах, что ли? Или черный гриф глаза выклевал? Не видишь, что он зажарен до хруста как тяньцзиньский хворост шибацзе [12] Шибацзе — фирменный продукт портового города Тяньцзиня. Долго хранится благодаря хорошей прожарке и отсутствию воды. ?

Молодой демон закатил глаза в полной растерянности, пока тот, что постарше, не прикрикнул:

— Ну что застыл? Ослиную кровь неси!

Молодой хлопнул себя по лбу, и лицо его просветлело, словно он прозрел. Он бросился из зала и очень скоро вернулся с заляпанным кровью ведром, видать, тяжелым, потому что тащил он его, еле переставляя ноги и изогнувшись в поясе — казалось, вот-вот свалится.