Александр Минчин - Лита

Я бью кулаком в подушку. Голова раскаленная, в ней все трещит, горит, как от огня. Блядь, блядь, сучка с тонкой талией. Змея. Ведь больней не могла ужалить, выбрала самое сокровенное — родного брата. Как ей не страшно было, когда ехала первый раз, открывала рот, составляла слова, влажнела между ног, возбуждалось в чреслах желание, подставляла губы для первого поцелуя, с кем! Тонкие пальцы касались его…

Я бью головой об спинку. Выбить эти святотатствующие мысли. Как страшно, господи… за что мне… За что меня? Я виноват?..

Суббота, отец за завтраком начинает свою проповедь.

— И сколько ты думаешь со своим братом не разговаривать?

— Я, по-моему, просил тебя не произносить его имени в моем присутствии.

— Из-за какой-то бляди, потаскушки, которая не знает, на какой еще сесть…

— Остановись, мне это неинтересно.

— Ты готов навсегда отказаться от своего брата и никогда с ним не разговаривать?

Я взлетаю из-за стола, расплескивая нетронутый чай.

— Я тебя просил… — шепчу я.

Он с ненавистью и недоумением смотрит в мои глаза.

Из комнаты, где она лежала со мной после изнасилования, из комнаты, где я впервые окончательно вошел в нее и она перестала быть девушкой, из комнаты, с которой столько связано, — я снимаю трубку и звоню…

Я слышу, как отец требует меня за стол, я, хлопая дверью, выхожу из дому.

Я приезжаю и сижу в другой комнате, где она заразила меня венерическим заболеванием. Которым заразили ее во время изнасилования. По местам венерической славы! Если только оно было. Какие милые мысли сопутствуют мне из квартиры в квартиру, каждый день, каждый час моей жизни.

Наверное, шизофрениками становятся медленно.

Иларион суетится, накрывая что-то на стол, наливая.

— Алексей, у тебя хреновый вид. Что-то он мне не нравится. Давай выпьем!

Я пью, даже не чувствуя что.

— А теперь закусим.

Я жую, не понимая зачем.

— Илариоша, дома очень тесно…

— То есть невмоготу, — улыбается он.

— Ты не Юнг, случайно?

— И не Фрейд, и не Фромм, но по твоему виду…

— Иларион, когда-то ты меня выручил, здорово…

— Пустяки, что ты все помнишь!

— Добро стало редкостью. Редкая вещь, его надо помнить, всю жизнь.

— Ты не Толстой, случайно?

— И не Тургенев, и не чахоточный Чехов. Добро и зло, эти понятия… — я запнулся.

— Давай еще выпей, может, в голове легче складываться слова будут. Как тебе настойка? Из лучшего спирта и ягод.

— Я не распробовал.

— Потому что ты занят библейскими вопросами, а жизнь проста, она черно-белая и идет полосами, то идет черная полоса, то идет белая. А ты все усложняешь…

— Иларион, почему существуют предательства и измены?

— Они существовали испокон веков, с возникновением рода человеческого. Библия кишит примерами, возьми двух братьев, Авеля и Каина…

Я вздрогнул.

— Почему женщина изменяет? Лжет… Ведь проще уйти.

— Ты что, ненормальный — хочешь от женщины постоянства?! Ты хочешь понять женщину?

Он поднял рюмку и с грустью посмотрел на меня:

— В этом причина?

— Нет…

— Тебе надо много выпить, чтобы отрезветь, привести свою голову в порядок. А потом я поведу тебя в кабак, где играю, слушать джазовую музыку.

— Причина — в неудовлетворенности яствами, которые преподносит жизнь на блюде существования, — сказал я ни к чему. И никому.

— Как высокопарно, а попросту?

— Я не удовлетворен жизнью и всем, что в ней происходит.

— Чем я могу тебе помочь? Но выпьем сначала, глядишь, и жизнь светлей покажется.

Выпили, я не закусил.

— Мне нужна квартира, хочу побыть один.

— На ловца опять зверь бежит. Мой приятель — диктор программы новостей на английском языке, уезжает на стажировку в Австралию на шесть месяцев.

— Не может быть! — взмахнул я театрально руками.

— Может! Для тебя только.

— И сколько?

— Бесплатно. Дом на снос в переулках на Кировской, он живет там с женой, один. И боится потерять ордер на переселение в новую квартиру. Поэтому нужно следить за домом и почтой, а если придет открытка — сразу уведомить его родственников. Когда снесут дом, никому не известно.

— Илариоша, ты волшебник! И это все?

— Нет, еще надо выпить со мной и рассказать… что тебя мучает. Снимешь с души — легче станет.

Я выпиваю большую рюмку и целую его в щеку.

Как я мог ему рассказать: весь этот ужас, бред, патологию, грязь — кошмар.

Через десять дней, несмотря на все протесты отца, я переехал на Кировскую.

Дом был старый, деревянный и пах прошлым столетием. Переулок тихий, извилистый и по своей кривоколенчатости мог возникнуть только со дня основания Москвы. Как посада. То есть в четырнадцатом веке примерно, если верить легенде. Так как истории верить нельзя. Согласно ученому, проведшему долгие годы в Петропавловской крепости и написавшему многие тома там, все было переписано и пересочинено в пятнадцатом веке, после возникновения и расцвета книгопечатания. Когда купцы продавали издателям тексты, выдавая их за оригиналы прошлых веков. «Илиада» и «Одиссея», сочиненные лишь в пятнадцатом веке… А не Гомером, или легендой, про которую говорили. Библия тоже легенда, основанная на легенде, основанной на легенде.

Третий этаж дома был весь заколочен, и я жил на втором. Этого тоже было достаточно. У меня имелось восемь комнат, с которыми я не знал, что делать. Разве что устроить публичный дом, бордель и стать его настоятелем. Как ни странно, топили, энергию тогда никто не экономил (всё принадлежало народу), форточку приходилось держать все время открытой. Хозяина я уговорил взять хоть какие-то символические деньги. Он нехотя, но согласился.

Дома я предупредил маму, чтобы мой телефон никому не давали. Я сам дам.

Неделю я просидел один, длинными осенними вечерами осмысливая. Было уютно и жарко. Я ходил раздетый. Я вообще не любил одежду. Первая дама, которая посетила меня в новом доме, в череде многих, была Вика. Она привезла вино, фрукты и полную сумку всякой всячины, объяснив, что мы будем праздновать новоселье. Через пару часов возник Марек и Вивьен, Иларион с дамой, Марина с Ирой и кто-то еще. Марек бросил в бой свои ресурсы, в результате праздновали мы три дня и три ночи. Что мы праздновали, я так и не понял. Да это и не было важно. Благо, комнат много, мы были не в тесноте и не в обиде, и всем хватило. Марек предложил, что он расколотит и снимет третий этаж. На что Иларион сказал, что притон можно устраивать на первом и втором этажах, для этого не надо расколачивать третий. Все долго смеялись. Потом чокались и пили.

Вечером Вика купает меня в ванне и моет губкой спину.

— Поразительно, что здесь сохранилась старинная ванна. — Ее грудь касается моей головы. Она в красивом шелковом французском лифчике и трусиках, подарки Алексея. Мне нравится наряжать ее, мне нравится одевать женщин. Я вздрогнул. Я одевал другую, замшевая юбка лепестками. Раз, забыв, она приехала в этой юбке ко мне. Я помог ей раздеться, снять пальто и не поверил своим глазам. Метнувшись на кухню, я схватил нож-тесак и, сорвав с нее юбку, стал располосовывать на части. Вонзая нож, как безумный.