Люциус Шепард - Закат Луизианы

Когда старик проходил мимо, Мустейн спросил:

– Как дела?

И старик, не поднимая глаз, ответил:

– Несдобровать нам будет, когда здесь этот мерзавец появится к среде.

– Это точно, – сказал Мустейн, устремляя задумчивый взгляд в конец улицы.

Грааль, подумал он, скоро навсегда погрузится в летаргию.

Небо над головой было чистым, но на западе тяжело шевелилось громадное кучевое облако. Странного вида. Похожее на развалившийся свадебный торт со свинцово-серой пенистой каймой у основания, которая меняла форму быстрее, чем белая масса наверху, – словно на облако действовали два разных воздушных потока. Мустейн смотрел, как оно медленно плывет к городу, и думал об истории, рассказанной Вайдой.

Дикая история.

Женщина ее типа, застрявшая в поганой дыре вроде Грааля, не могла не тронуться малость рассудком. Но по сути она была совершенно нормальной. Сильной. С душой, набегающей на вас подобно мощной океанской волне. Ей всего лишь нужен надежный человек, думал он, на которого она могла бы положиться, когда погружается в депрессию. Однако Мустейн не был уверен, что он и есть тот самый человек. Надежностью он никогда не отличался, хотя в его душевном спокойствии и уравновешенности сомневаться не приходилось. Несмотря на все перипетии профессиональной жизни и личные драмы, он неизменно оставался спокойным и уравновешенным. Нервный срыв здорово повысил бы его самооценку, заставил бы снова почувствовать себя живым человеком. Он жил по инерции многие годы. Не обремененный семьей, не связанный дружескими отношениями, словно пострадавший в результате несчастного случая, напрочь выпавшего из памяти. Но к Вайде его влекла некая сила, некий обратный поток эмоций, которому он хотел отдаться. По рекомендации своего первого агента в Лос-Анджелесе, зацикленного на психотерапии, Мустейн в течение месяца раз в неделю посещал психиатра, который после четвертой встречи спросил, планирует ли он продолжить курс. Когда Мустейн ответил отрицательно, психиатр поставил предварительный диагноз, высказав мнение, что у него нарушена связь между разумом и эмоциями.

– Конечно, вам может повезти, – сказал психиатр.

– Повезти? – переспросил Мустейн.

– Сама жизнь порой восстанавливает целостность личности. Иногда этот процесс протекает… тяжело. Крайне болезненно. Но иногда… – психиатр развернул свое кресло и посмотрел в окно на Родео-стрит, – … вполне терпимо.

– Вы видели много таких случаев? – спросил Мустейн. – Восстановления целостности?

– Нет, – сказал психиатр. – В этом кабинете – нет.

Мустейн предположил, что, возможно, история с Вайдой знаменует начало «крайне болезненного» или «вполне терпимого» процесса восстановления личности. Ему следовало вовремя притормозить, проанализировать свои первые импульсы, но она не дала опомниться, и он сомневался, что у него еще осталась свобода воли.

От раскаленного солнечными лучами тротуара начал подниматься запах асфальта; рой мух кружил над объедками, завернутыми в скомканную газету и брошенными в канаву. Мустейн подумал, не вернуться ли в хижину, не поспать ли немного. Или лучше прогуляться назад по Монро-стрит и зайти в лавку Кроссона, открытую в этот час. Поглазеть на циркулярные пилы, шлифовальные станки.

Но лучше целебные средства, решил он.

В прохладном сумрачном помещении лавки витал горьковатый запах трав. В витринах и на полках стояли рядами аптечные пузырьки с надписанными от руки этикетками, наполненные темными жидкостями. А также лежали разные амулеты, сделанные из костей, перьев, бисера и клочков шерсти. Талисманы, кресты. На полу за одним из прилавков стояло чучело колли на деревянной подставке. Мустейн перегнулся через прилавок, чтобы получше рассмотреть радостно оскалившуюся, задравшую хвост собаку, которой определенно нравилось тут стоять, когда хрипловатое контральто позади него осведомилось, без малейшего южного акцента, не желает ли он чего. Элегантная блондинка в белой блузке и серой юбке с широким черным ремнем вышла из помещения, находившегося за приоткрытой дверью. Лет пятидесяти; немного увядшая, но все еще весьма привлекательная. Модная прическа. Легкая косметика. Тонкие морщинки у глаз. Лицо с рекламного щита «Никто больше не называет ее бабушкой». Такую женщину Мустейн скорее мог представить в офисе нью-йоркского издательства, нежели в лавке вроде этой.

– Просто смотрю, – сказал он, а потом добавил, немного виновато: – Я разглядывал собаку.

– Прах и тлен, но я хотела, чтобы она осталась при мне. – Женщина зашла за прилавок и потрепала колли по голове. Затем посмотрела на Мустейна. У нее были серо-голубые глаза и спокойный уверенный взгляд. Она указала на содержимое витрины: – Хотите узнать что-нибудь об этом?

– Да, конечно. Какие у вас лекарства?

– В основном двух видов. Эффективные и неэффективные.

– Думаю, – сказал Мустейн, – неэффективные не пользуются большим спросом.

– Вовсе нет. Три четверти дохода я получаю как раз от продажи неэффективных средств. Многие люди находят смысл жизни в болезни. Меньше всего на свете они хотят излечиться. – Она еле заметно улыбнулась, словно давая понять, что это правда, хотя и звучит забавно.

Все оказалось не так, как ожидал Мустейн. Он предполагал, что лавку держит какая-нибудь робкая древняя старушонка, а не магистр психологии.

– Вы пришли не за лекарством, мне кажется. – Женщина достала пачку «Салема» из кармана юбки и выбила из нее сигарету. Она прикурила, выпустила тонкую струйку дыма и, держа сигарету на отлете, подбоченившись одной рукой, принялась рассматривать Мустейна, словно оценивая узор на обоях.

– Недра! – Из задней комнаты вышла очаровательная чернокожая девушка в халате, с выкрашенными в бронзовый цвет волосами, заплетенными в сотню тонких косичек. Надетый на голое тело халат не был подпоясан. Казалось, она не смущалась своей наготы. – Ты скоро?

– Минут через пятнадцать. – Блондинка нежно улыбнулась. – Поднимись наверх и поставь какую-нибудь музыку.

Негритянка кокетливо пожала плечами и скрылась за дверью, пританцовывая на ходу. Грааль, Луизиана. Странный край.

– Хотите, я вам погадаю?

– Э-э… да. Сколько это стоит?

– Двадцать пять короткое гадание, пятьдесят длинное, – нахально сказала она, сохраняя бесстрастное выражение лица.

– Покороче, – сказал Мустейн. Служебное помещение, пояснила Недра, служило не только офисом, но и гостиной, хотя все остальные жилые комнаты находились на втором этаже. Обтянутый белой кожей диван. Кресла и кофейный столик. Пара хромированных светильников. Верхний Вестсайд, да и только. Недра велела Мустейну сесть на диван, а сама подошла к полированной китайской этажерке в глубине комнаты и взяла с полочки кожаный мешочек размером с набитый монетами кошелек вроде тех, какие киношные Робин Гуды всегда отнимают у жирных купцов в Шервудском лесу.