Виктор Левашов - Третья половина жизни

– Это достоинство. И довольно редкое по нашим-то временам!.. Откровенность за откровенность. Хочешь знать, каким бы я хотела тебя увидеть? Только это не очень приятно, заранее предупреждаю.

– Чего уж там. Чуть больше, чуть меньше. Выкладывай.

– Жалким, побеждённым. Несчастным.

– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Представляю, что бы ты сказала, если бы увидела меня таким.

– Я сказала бы: «Здравствуй, Игорь…» Удачного маршрута. Я буду ждать тебя… Игорь Хазанов!..

Егоров рассчитывал провести на Макусе всего день, переночевать там и утром вернуться в посёлок на Имангде. Но ночью погода испортилась, задуло так, что гудело в печной трубе. Ездовые собаки повизгивали в сенях. За ночь избу завалило снегом до окон, дверь удалось открыть с трудом. Снаружи ничего не было видно в трёх шагах, снег уже не падал с неба, а носился над тундрой широкими кругами.

– Это не надолго, – объяснил Эрик Саулис. – На неделю, не больше. Это в феврале, бывает, метет по месяцу.

Он был высокий, крепкого телосложения, с рыжеватой бородой и светлыми голубыми глазами. К своей работе относился очень серьёзно, дважды в день выходил в снежную замять, ручным ареометром замерял скорость ветра, мерной рейкой глубину снежного покрова. Все данные записывал в журнал, а потом по рации передавал их на Имангду. Рация была маломощная, слышимость плохая. Саулис повторял сообщения по несколько раз и уходил со связи только тогда, когда убеждался, что всё понято правильно. Всё свободное от мелких хозяйственных дел время молча лежал на койке, заложив руки за голову и глядя в потолок. На расспросы Егорова отвечал односложно и словно бы неохотно, но не потому, что ему было что скрывать, а от природной неразговорчивости.

Егоров знал, что он получил шесть лет за злостное хулиганство, из них отсидел три и вышел условно-досрочно.

– Сидел-то где? – полюбопытствовал он. – В Норильске лагерей нет.

– Под Красноярском.

– До этого кем работал?

– Бульдозеристом на Медном заводе.

– Почему туда не вернулся?

– Побоялся. Я по пьянке дурной. Сорвусь и снова в лагерь, ещё на три года. А здесь не сорвусь, не с чего.

– Но спирт-то привозят, – напомнил Егоров.

– Сколько там его привозят, на раз поддать. Через год срок кончится, судимость снимут, тогда, может, и вернусь.

– А как ты в Норильске оказался? Ты же латыш.

– Родителей перед войной выслали из Риги в Сибирь. Завербовались в Норильск. Здесь я родился.

– Родители живы?

– Вернулись в Ригу. Я не поехал. Чего мне там делать? Языка не знаю, платят мало. Заговорился я с вами, пойду собак покормлю.

На второй день Егоров завёл разговор о том, что его интересовало.

– Неверов был старшим из гидрологов. По должности. Так?

– Ну? – подтвердил Саулис.

– Почему он жил на Макусе, а не на Имангде? Там удобнее, хорошая связь с городом.

– Народ там болтливый, а он этого не любил.

– Вы так и молчали целыми днями?

– Почему? Иногда разговаривали.

– Что он рассказывал о себе?

– Однажды сказал, что устал от Москвы. В другой раз заговорили о женщинах. Я ведь из-за бабы сел, подрался по пьянке. Он сказал, что женщины – это всегда испытание, мало кто его может выдержать. Сказал: я не смог.

– Почему?

– Не знаю. Больше мы об этом не говорили.

– Он что-нибудь писал?

– Было. В толстую такую тетрадку.

– Где эта тетрадка?

– Без понятия. Когда мы в тот день его нашли, ничего в избе не было.

– Письма он получал?

– С последним вертолётом получил письмо. Авиапочтой, из Красноярска.

– От кого?

– Я не спрашивал.

– Чем он вообще занимался целыми днями? Кроме метеонаблюдений?

– Ну чем? Читал, за рыбой ходил, на куропаток охотился. Ещё ездил на лыжах на какие-то старые буровые. Бывало, на целый день пропадал. Вообще-то нам не разрешают в одиночку уходить в тундру. Но он отмахивался: ничего со мной не случится. Да вот, случилось…

Егоров внимательно просмотрел три книги, присланные Нестерову с последним вертолётом. Одна была о теории математических игр, две другие о геофизике Таймырского полуострова. Никаких писем между страницами не оказалось.

Пурга закончилась через три дня. На четвёртое утро Егорова разбудила тишина. Так пассажир, спавший под перестук колёс, просыпается при остановке поезда. В трубе не гудело, оконце было освещено так, будто в стекло направили прожектор. Снаружи от солнца и сверкающего свежего снега резало глаза. Саулис уже встал, откапывал на метеоплощадке какие-то устройства. Вокруг него бегали собаки, купались в снегу.

– Жрать хотят, – озабоченно сказал Саулис. – А рыба кончается. Я сбегаю на озеро, тут недалеко. Вы пока дома посидите. А хотите, вместе пойдём.

– Мне на Имангду пора, а то там меня уже потеряли.

– Одного не пущу, и не думайте, – запротестовал Саулис. – Если с вами что случится, мне не отболтаться. Мало мне было Вадима.

– А если ничего не поймаете?

– Как это не поймаю? – удивился Саулис.

До озера было километра два. Гидролог торил дорогу на коротких широких лыжах, подбитых оленьим мехом. Следом собаки тащили пустые нарты, проваливаясь до брюха в рыхлый глубокий снег. Последним шёл Егоров на длинных фабричных лыжах с мягкими креплениями. И хотя он за полторы недели прошёл с геологами не один десяток километров по твёрдому снежному насту, каждый шаг давался с трудом, он взмок и уже проклинал себя за решение сопровождать Саулиса.

Никаких признаков озера не было, но Саулис уверенно раскидал снег с небольшого возвышения. Под снегом оказались сосновые ветки, прикрывавшие круглую прорубь, затянутую тонким ледком. Саулис разбил лёд лыжной палкой и закинул в прорубь блесну. Не прошло и трёх минут, как из проруби высунулась рыбья морда и полутораметровая щука забилась на снегу. Всё это было мало похоже на рыбалку, как её представлял Егоров, любивший при случае посидеть с удочкой или покидать спиннинг на тундровых речках. Одну за другой гидролог деловито вытаскивал огромных щук из озера, как из садка. Некоторое время они бились, но быстро застывали, схваченные морозом. Потом Саулис сменил снасть. Объяснил Егорову:

– Это на окуня. Щуки собакам и на котлеты. А окуни на уху.

Ещё через час он покидал полтора десятка крупных окуней в мешок, погрузил щук на нарты, увязал их, как дрова. Егоров понял, что теперь рыбалка утратит для него всякую привлекательность.

Обратная дорога оказалась труднее. Собаки тащили тяжелые нарты, выбиваясь из сил, мордой к морде. Саулис подталкивал нарты сзади. У крыльца собаки легли на снег, высунув языки и тяжело дыша. Эти два километра вконец вымотали Егорова. Он чувствовал, что на двадцать километров до Имангды его не хватит, и охотно согласился с предложением гидролога отложить возвращение в посёлок на завтра.