Виктор Левашов - Третья половина жизни

Димка был рад тому, что у него появился старший брат, а все хлопоты по перевоспитанию легли на Лизу. Илья был ленивый и своевольный, учиться не любил и не хотел. Лиза часами просиживала с ним за уроками, он отвечал пренебрежением и откровенным хамством. Она ничего мне не говорила, но я видел её покрасневшие глаза. Однажды я вызвал Илью к себе в кабинет и сказал:

– Если я ещё раз увижу, как Лиза из-за тебя плачет, в тот же день отправлю тебя в Москву, пусть мать из-за тебя плачет.

Внушение подействовало, он присмирел, стал лучше учиться, но добрыми чувствами к мачехе так и не преисполнился. Вот уж верно: мы любим не тех, кто нам делает добро, а тех, кому добро делаем мы.

А ещё через некоторое время к моему немаленькому семейству прибавился ещё один человек, моя мать. Выйдя на пенсию, она переехала в Ленинград к моему брату Юрию. Он был старше меня на восемь лет. При разводе нас поделили, меня ещё в младенческом возрасте забрала мать в Ухту, а Юрий остался с отцом на Кубани. Как это часто бывает, он обладал всеми достоинствами, которых я был лишён. Школу окончил с золотой медалью, Московский энергетический институт с красным дипломом, самостоятельно выучил английский язык. Распределили его на ленинградскую «Электросилу», дали комнату в коммуналке. Потом мать помогла ему купить двухкомнатную кооперативную квартиру. Сначала он жил там с женой, потом развёлся и перевёз мать к себе. Со временем понял, что промозглый Ленинград, в котором он прожил лет двадцать, осточертел ему до последней степени, потянуло на юг, в тепло. Нашёл подходящий обмен в Симферополе, но мать отказалась переезжать с ним. Характер у него был тяжёлый, уживаться с ним было очень непросто. Мне ничего не оставалось, как пригласить мать к себе. Дом большой, как-нибудь поместимся.

А семейство в семь человек – это уже серьезно, только успевай поворачиваться. Я и поворачивался. Как мог.

В глухую осеннюю ночь то ли 79-го, то ли 80-го года, когда дом давно спал, за окном не лаяли даже голосистые малаховские собаки и лишь тяжелые поезда изредка нарушали угрюмую тишину, я сидел в своем кабинете и вчитывался в Стенографический отчет о ХХVI съезде КПСС, выискивая цитату, лучше бы Брежнева и лучше бы подлиннее, чтобы вставить ее в книгу, на которую потратил почти два года жизни. Она называлась “Золотое звено. Книга про Байкало-Амурскую магистраль, написанная ее строителями”. Это была самая больная из всех моих книг. Я и сейчас смотрю на нее с душевной мукой, как на изуродованного тупым акушером ребенка.

А как славно все начиналось!

Однажды я приехал в издательство “Молодая гвардия”, зашел к своей редактрисе (в свое время она выпускала книгу о Норильске “Шестьдесят девятая параллель” и была за нее обласкана начальством) и доверительно сообщил:

– Написал роман.

– Поздравляю, – без всякого воодушевления сказала она. – Большой?

– Большой. Двадцать листов. Хочу предложить его вам. Издадите?

– Ох, Виктор! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но… Трудно. Бондарев свое собрание сочинений сунул вне плана, Лиханов толкает пятитомник. А мы же не резиновые.

– Вы не спросили, про что роман.

– Про что?

– Про БАМ.

– Быстро несите! Где рукопись?

– Я пошутил. Я еще не написал роман, только хочу написать.

– Но про БАМ?

– Про БАМ.

– Давайте заявку, поставим в план. И как только, так сразу.

– А если бы не про БАМ? – поинтересовался я.

– А про что?

– Ну, про любовь. Стали бы печатать?

– Про любовь на БАМе – да. Просто про любовь – нет. И не спрашивайте почему. Сами понимаете.

Конечно, понимал. Чего тут не понимать?

Про БАМ я заговорил не случайно. Незадолго до этого творческое объединение “Экран” Центрального телевидения заказало мне четырехсерийный художественный фильм на эту животрепещущую тему. Тематическую заявку одобрили, дали аванс и командировку в любую точку БАМа, чтобы я напитал сценарий живыми реалиями. Я рассудил, что если у меня будет четырехсерийный сценарий, то сваять из него роман не составит труда. И отправился в командировку. Для начала – в Звездный, так назывался первый притрассовый поселок на Западном участке БАМа.

Близкое знакомство с буднями бамовцев произвело на меня сильное впечатление. Эти ребята и девушки не “дорогу века” строили, они решали свои проблемы – одиночества, жизненного неустройства, избавления от безденежья, гнета коммуналок, родительского диктата. Они решали их сами, не надеясь ни на кого. Так было во все времена – и когда молодёжь ехала на целину, и на сибирские стройки или в Норильск. Из первой командировки я привез два десятка магнитофонных пленок. И уже тогда, расшифровывая их, понял, какую книгу напишу. В ней не будет ни одного моего слова, только рассказы бамовцев, непричесанные, без правки.

Последовали еще несколько командировок. И наконец книга была готова. Первой ее читательницей была молодогвардейская редактриса.

– Какую сильную книгу вы написали, – сказала она. – Я плакала. Она не пойдет. Только не спрашивайте почему. Но мы будем бороться.

Рукопись отправили в ЦК комсомола. Еще во времена работы в “Смене” мне приходилось иметь с ним дело. Странное заведение с сотнями откормленных молодых жеребцов и энергичных пожилых девушек. ЦК всегда напоминал мне сложный механизм, работающий на бешеных оборотах. Но не было приводных ремней, связывающих этот механизм с жизнью, он работал вхолостую, сам по себе. Но моя рукопись оказалась ему по зубам.

Через два месяца, погуляв по отделам, она вернулась в издательство. Сказать, что ее обкорнали, значит не сказать ничего. Были вычеркнуты не только самые сильные куски, заставлявшие мою редактрису, да и меня самого, плакать, но и эпизоды вполне нейтральные, мало-мальски живые. Из двенадцати листов осталось пять. К рукописи было приложено шесть страниц указаний.

– Книгу нужно спасать, – констатировала редактриса. – Добавьте очерковых кусков, навтыкайте цитат. Доведите хотя бы листов до восьми. Да что я вам говорю, вы сами знаете, что нужно сделать.

Конечно, знаю. Чего тут не знать.

И вот сижу ночью с карандашом в руках и тупо отмечаю места в Стенографическом отчете о XXVI съезде КПСС, которые можно воткнуть в книгу. И вдруг, как озарение, приходит мысль:

– Господи Боже, да что же я делаю?!

В “Смене” вместе со мной работала замечательная журналистка Тамара Илатовская. Маленькая, с виду жантильная, генеральская дочка. Но ум у нее был острый, мужской, и перо мужское, твердое. А цельности характера можно было только позавидовать. Никогда не забуду, какой скандал она устроила ответственному секретарю, когда он вставил в ее очерк небольшую цитату из речи Хрущева. Цитату сняли, а ответственный секретарь после этого долго еще старался не попадаться ей на глаза.