Лариса Васильева - Смерть приходит на свадьбу…

— А чего ты так переполошилась?

— Да он частенько задерживается после работы, вот и сейчас его еще нет. Похоже, я ему надоела.

— Может быть, рано паникуешь?

— Я же чувствую, он стал таким невнимательным.

— Проследи за ним.

— А как? Утром он раньше меня уходит на работу, а вечером я сама еще на работе. Отпрашиваться, чтобы ехать его подстерегать? В принципе, разок можно… Только как угадать, когда он идет на свидание?

— Умная женщина придумает, — Ира с трудом скрывала свои чувства.

Ее опять душила злоба. Она ненавидела всех мужчин в принципе. Трясущимися руками вытряхнула из флакона таблетку, проглотила. Ей все труднее удавалось успокоиться, а тут еще Наташка со своими жалобами.

Евгений Федорович присел рядом с Димой, потер колючую щеку.

— Ну, как настроение?

— Как обычно…

— Хотел бы я знать, что же это за сволочь отправила тебя в армию с таким сердцем?

— Так вроде все было нормально. Это потом, после ранения, после операций плохо стало. Говорят, наркоз так подействовал.

— Рассказывай… Кардиограмму тебе делали до армии?

— Конечно… Только аппаратура у нас там старая была.

— Ну-ну…

Евгений Федорович потрепал Диму по плечу и вышел из палаты. Петрович тут же завел:

— Это не аппаратура такая, а врачи. Одному хоть какую технику поставь, ничего не видит, а другой ухом прижмется, только послушает и сразу диагноз поставит. Без приборов чует.

— Говорили мне, не знаю, правда или нет, что мою карту подменили. У меня одноклассник был, сильно крутой, в армию ему не хотелось, вот его отец и договорился. Его не взяли, а меня по его карточке отправили. А тот здоровый лоб был…

— Это другое дело… Такое может быть… Ты когда узнал про это, разобрался-то с ними?

— Петрович, ты о чем? А как же "не суди"?

— Так ты же не верующий, да и верующему трудно удержаться.

— Я тут почитал Библию, так вот там вообще нет такого понятия «борьба». Значит, на самом деле нам как бы не надо бороться со злом. Со злом, оказывается, борется Он. По результатам нашего здесь бытия. А нам не нужно никого побеждать. Надо побеждать только себя. Совершенствовать себя. В Библии говориться только о совершенствование человека.

— А как же те, кто против нашей веры? Чего же, их прощать? Вон мусульмане и другие, никто не прощает иноверцев.

— Говорю тебе, не надо ни с кем бороться. Борьба верующего и неверующего должна происходить только внутри себя. Понимаешь?

— Что-то ты перемудрил…

— Давай, дед, в картишки перебросимся…

— А чего же, давай… — оживился Петрович и вновь вернулся к более понятной теме: — Значит, послужил Родине…

— Послужил… К сожалению, никак не могу забыть об этом.

— К сожалению? А я так всю жизнь про службу вспоминаю с удовольствием, молодость…

— Если ты, дед, что-нибудь слышал плохое о службе в наше время, то смело можно умножить это на два, не ошибешься. Ну что, на младшего? Какой у тебя козырь? Тогда я хожу…

— А я тебе вот так в ответ… Что, нет больше девяток? — Петрович покрыл и, перевернув карты, сдвинул их в сторону. — Так плохо было?

— Парнишка у нас в части все руки себе изрезал, хотел покончить с собой… Представляешь, не один раз резанул, а десяток…

— Спасли?

— Спасли… Он резал все время поперек, не догадался сделать продольный разрез. А может, специально, может, это было как крик о помощи: чтобы поднялась шумиха, обратили внимание на дедовщину в нашей части. Возможно, благодаря ему и нас, остальных, не забили до смерти.

— Так сильно били?

— Есть такие умельцы, знают, как это делается, чтобы синяков не оставалось — ребра ломаются, а синяков нет… Поставят к стене и сандалят ногой в грудь… А через полгода нас самих послали убивать людей…

— Так ты повоевал?

— Пришлось. Ходи дед, не зевай. — Дима оборвал разговор, но сам теперь был во власти неприятных воспоминаний, растревожил старик… И потому не удержался, продолжил:

— Знаешь, Петрович, моя жизнь разделилась натрое: до армии, армия, и после нее. Все, что было до, — счастливое детство, нормальная жизнь, но это так далеко. Словно не со мной происходило. А про то, что было в армии, не хочется говорить. Армия меня круто изменила. У одного пацана после службы крыша совсем поехала. Да все мы в какой-то мере психами стали. Такое не забудешь. Только Родина о нас сразу забыла. Россия — не Америка, здесь нет программ реабилитации. Хотя, скорее всего, есть, деньги кто-нибудь на это получает, вот только по назначению они не доходят.

— А я, сынок, думаю, что и в Америке так же, это только в кино они добрые, а на самом деле везде люди — звери.

— Не знаю, но, может быть, у них и правда, психологи работают с участниками боев. Петрович, ты проиграл…

— Да шут с ними, с картами. Психологов у нас нет, но вместо них — батюшка, священник…

— Не встречал я таких священников… Возможно, и есть в какой-то части… Да и что они могут сказать? Что Бог отвернулся от нас? Это мы и сами знаем.

— Нельзя так говорить. Я, Димок, не верующий, а вот бабка моя стала в последнее время в церковь ходить. Говорит, если просить, молиться, то Бог услышит, молитва исполнится.

— Наивная… Знаешь, если Бог и есть, то бесполезно его просить о милости для себя. Думаю, у него задачи поважнее — ему надо, чтобы все человечество в целом поднялось на ступеньку выше. И он справляется со своей задачей, мир потихоньку исправляется, насилия на Земле все-таки становится меньше. Вот людодства уже практически нет, так, изредка только, кто-нибудь вспомнив далекое прошлое, человечинки откушает… Думаю, если рассматривать религию с такой точки зрения, то сдвиги есть. Вера — это рычаг для управления всем миром, и Господь правильно правит, но каждый человечек в отдельности остается со своими проблемами один на один и помощи ждать неоткуда. Разве только молитва дает силы смириться с неизбежным — с неизлечимой болезнью, например.

— Выходит, по-твоему, вера ничего не значит? Зачем же тогда строят церкви, молятся? За столько-то лет от рождества Христова люди давно поняли бы, что молитва не помогает. Ан нет, все идут к Богу… — Петрович помолчал и продолжил: — Чудно, однако, получается, я столько лет спорил с женой, доказывал, что Бога нет, а сейчас, наоборот, доказываю, что есть Всевышний.

Дима грустно посмотрел на него:

— Эх, дед, когда сотни, тысячи людей собираются вместе и молятся о чем-то одном, возможно, тогда молитва и бывает услышана. Но опять же милость Божия изливается не на одного человека, а на всех, кто молился.

— Не пойму, веришь ты или нет?

— Я и сам не пойму. Но верить хочется, легче жить, когда знаешь, что кто-то всесильный там, наверху, есть.

— А сам говоришь, Бог не помогает отдельному человеку…