Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад

Статуя была из камня. Ее реалистичность была потрясающей: казалось, она вот-вот оживет. Низ статуи зарос мхом и сорняками, часть из них давно засохла. Тело чудовища представляло собой нечто среднее между телом льва и телом огромной крысы. Кое-где на сером камне статуи висели клочья темной шерсти. Жуткие ввалившиеся глаза, открытая пасть, высунутый длинный язык с раздвоенным, как у змеи, концом. Сверху, из черепа, торчали обрубки – должно быть, это были рога.

У Художника чуть не случился приступ тошноты. Дышать стало тяжело. Что-то внутри говорило: «Не смотри на него, не смотри ему в глаза, прекрати, отвернись!». И Художник повиновался.

Позади статуи были ворота – те самые, что он внимательно рассматривал в своих видениях. Только они виделись Художнику гораздо меньшими, а в действительности оказались высотой с трехэтажный дом. Эти ворота, судя по зарослям лишайника в нижней части и паутины сверху, давно никто не открывал. Они были покрыты ржавчиной – куски ржавчины висели на паутине, словно это была новогодняя гирлянда, только тоненькая, очень искусно сделанная.

Едва заметные порывы ветра пошатывали створки ворот. Пошатываясь, они издавали тихий, но очень неприятный скрип. Художник невольно поморщился и вздрогнул, ему стало не по себе от всего этого жутковатого окружения.

– Эй, – тихо сказал Художник и постучал в ворота. – Есть там кто?

Стук отозвался эхом, но никто Художнику не ответил. Немного подождав, он решительно толкнул ворота, они распахнулись довольно легко, но с ужасным скрипом. Ржавчина, куски прогнивших бревен и лишайника посыпались на голову Художника, заставив его отскочить на шаг назад.

– Нет, это мне все больше нравится, – сказал сам себе Художник, отряхиваясь от кусков ржавчины. – Сначала увидел, теперь попал сюда. Что будет дальше, интересно мне. Не могло все это случиться просто так. И картин я таких никогда не рисовал.

Художник прошел за ворота. Оглядываться назад ему не хотелось, точнее, он немного боялся того, что может там увидеть. Он просто шел, пусть даже и чувствуя страх, холод, ужас, и внутренне понимая, что туда, дальше идти совсем не следует. Заросшая дорога вела к замку с острыми наконечниками башен. От света Луны наконечники башен и статуи, возвышавшиеся на башнях, слегка поблескивали. Художник в сумерках не мог разглядеть эти статуи как следует, но ему показалось, что они повторяют ту, что стояла перед воротами.

Ничего похожего на это место Художник никогда не видел. Все бурлившие в нем сомнения и страхи не могли перебить ощущение удивления, которое бывает, когда знакомишься с чем-то по-настоящему новым, таким, которое, если и представлял раньше, то только в общих чертах. Никогда и нигде он не видел такого серого неба, не чувствовал такого тяжелого запаха сырости, не разглядывал таких тяжелых облаков, пронизываемых светом Луны, которые никуда не плыли, а стояли на месте, будто намертво прибитые к небу. И сколько видит глаз – едва заметные при лунном свете небольшие могильные холмики. За воротами их было даже больше – так, во всяком случае, показалось Художнику. Между могилами беспрерывно носились какие-то маленькие существа.

«Должно быть, крысы», – подумал Художник, но, приглядевшись тщательнее, понял, что это совсем не крысы и быстро отвернулся.

Дорога шла немного в гору. Перед замком были еще одни ворота. В тот момент, когда Художник к ним приблизился, их створки слегка качнулись и со скрипом отворились. Кто-то ждал его, приглашал войти. Только кто? Вокруг никого не было, если не считать птиц, чьи голоса уже перестали пугать Художника. Или это был тот, кто подглядывал за ним из-за закрытых больших ворот еще тогда, когда Художник только-только рисовал картину и в процессе этого погружался в видения?

Как только Художник миновал ворота, они со скрипом захлопнулись у него за спиной. Художник не обернулся, он ожидал чего-то подобного. Путь назад для него был отрезан, и он четко это понимал. Подойдя к замку, Художник, наконец, решился обернуться и посмотреть назад. В темноте той дороги, по которой он только-только прошел, почти не было видно. Только слышалось мерное поскрипывание – это легкий ветер играл большими и маленькими воротами. То ли от ветра, то ли от впечатлений на глаза Художника накатились слезы.

Когда перед Художником медленно, постукивая, распахнулись тяжелые двери замка, у него исчезли даже крупицы сомнений в случайности его появления здесь. Он шагнул, двери захлопнулись, вызвав под сводами замка некоторое подобие раската грома – и стало совсем темно.

Глаза Художника трудно привыкали к темноте. Он стоял на месте, не рискуя двинуться, чтобы не споткнуться обо что-нибудь. Лунный свет проникал в замок через широкие окна, расположенные где-то наверху. Света едва хватало на то, чтобы немного осветить стены: потолок и пол оставались в темноте. Мрак со всех сторон обволакивал Художника.

Художник сделал несколько шагов.

– Эй, – окликнул его кто-то.

Художник продолжал идти вперед, вытянув руки, чтобы не наступить на того, чей голос только что слышал. Прежде, чем отвечать, Художник непременно хотел увидеть, кто его спрашивает. Ему не давал покоя тот взгляд из-за ворот, который он ощущал на себе и который, казалось, целиком его изучил.

Пройдя еще несколько метров, Художник опять услышал тот же голос, теперь уже совсем рядом и вполне разборчиво:

– Ты разве не слышишь?

– Слышу, – ответит Художник, продолжая идти и с упорством искать взглядом своего собеседника, вглядываясь в каждый угол, в каждый кирпич, выделяющийся на фоне темных стен. – Прекрасно слышу.

– Тогда отвечай, как попал сюда? И вообще, хотелось бы знать, кто такой?

Художник молчал, пытаясь собраться с мыслями и подобрать нужные слова. Действительно, о чем он мог рассказать? О том, что рисовал и вдруг куда-то то ли улетел, то ли провалился? Кто этому поверит? Это же смешно! Хотя те видения и все, что произошло с Художником далее, были слишком правдивы, чтобы в них не верить. И картина – с чего Художник взялся за нее? Он же вынашивал идею нарисовать совсем другое, более близкое его настроению, ощущению и вкусам. Но он все забыл, и даже если бы хотел что-то изменить, то наверняка не смог бы найти в себе для этого силы.

– Я – Художник.

– Нет, ошибаешься, художник здесь я! – строго заключил кто-то.

– И я, – раздался другой голос, более хриплый, чем тот, что Художник слышал до этого.

«Значит, он здесь не один, их много, и я оказываюсь в меньшинстве. Хотя, что я волнуюсь по пустякам? Мне за другое нужно беспокоиться. А эти люди, кажется, настроены вполне дружелюбно, раз еще не схватили и не убили меня», – рассудил Художник и сделал еще один шаг вперед, туда, откуда раздавались голоса.