Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

— А что же ты ей ящик-то не продал?

— Она дала мне деньги не потому, что хотела купить его, а для того, чтобы я передал его вам.

— Заплатила за то, чтобы ты передал ящик мне?

— Да, она сказала, что покойный хозяин ящика знал о вас.

— И что же ты сделал, Ставро?

— Взял деньги и пообещал ей выполнить то, что она просила, но это мне не удалось.

— Почему?

— Потому что он уже и так был у вас. К тому моменту я вам его уже продал. А теперь возвращаю вам и эти женские деньги.

— Но как вы с ней, с разных концов света, именно меня нашли себе в покупатели?

— Что значит как, господин М.? Просто нам известно, что вы думаете, вот как.

— Что же я думаю, Ставро?

Улыбка на лице Ставро изменилась ещё раз. Теперь вместо мужской, более молодой, и женской, более старой, на нём заиграла какая-то третья, бесполая, и он сказал:

— Ну, господин М., вероятно, думает и о ящике, и обо всём этом что-то написать…

(Дополнительная глава из романа «Ящик для письменных принадлежностей»)

«Чтобы всякая вещь была один раз услышана, ее надо сказать дважды».

Это, насколько нам известно, последние слова Тимофея Медоша.

Мне, из той эры, которая больше не его эра Рыб, остаётся только догадываться, при каких обстоятельствах была произнесена эта фраза в прошлом, XX веке, и прошлом тысячелетии. В то время, беспокойное и противоречивое, вести о судьбе Тимофея Медоша приходили из необузданных источников и бывали всё реже. По одной из них, Тимофей не утонул, но вода выбросила его на сушу. На узком пограничном перешейке он попал в засаду, был взят в плен, похищен или каким-то третьим способом принуждён в известное время опять оказаться в Боснии. Я до сих пор не знаю, на чьей территории его заставили находиться — мусульманской, хорватской или сербской. Кто он, установить было легко. И вся дальнейшая история выглядит как испытание, которому подвергла Тимофея некая мощная организация. Было, как было; всё, что сейчас, после столь долгого времени, можно предугадать о его дальнейшей участи, таково.

Его поместили в доме, по которому он мог свободно двигаться, накормили его сыром и орехами. О нём заботились двое слуг с бубенцами вместо серёг в ушах. Его провели в комнату, где он будет жить. Это была треугольная комната. На северной стене находился балкон.

В доме, кроме него самого и сторожей, был ещё кое-кто. Малюсенькая «карманная» собачка. Она была ещё совсем щенком, но постоянно чуяла опасность. В комнате, кроме балконной и входной дверей, была и третья, маленькая. Щенок особенно боялся этой третьей двери. Словно от неё исходила та греческая «высшая степень страха».

Тимофей обычно сидел на балконе, смотрел на боснийские горы и грел босые ноги, держа их на спине пёсика, свернувшегося клубком под скамейкой. Он глядел на вершины и долины и видел, что в горах на различной высоте всегда разное время дня и года. Можно было ясно видеть, где светает, где властвует весна, где вечереет, а где в вышине веет снег. Но всё это отливало опасностью, которая разрасталась из треугольной комнаты, или входила в неё неизвестно откуда, — опасностью, на которую щенок тихо рычал.

На следующий день, на рассвете, когда дождь плевал в глаза и рот, а ветер мог и рубашку разорвать, за Тимофеем пришли слуги с бубенцами в ушах. За спиной они держались своей левой рукой за локоть правой. Они отвели его в соседнее здание, в такое длинное помещение, что слово, сказанное на одном его конце, забылось бы, пока достигло другого конца. Вдоль помещения тянулся стол, полный блюд с рыбой и фруктами, а за столом сидели два человека с изношенными лицами. Оба внимательно смотрели на приведённого юношу. Перед ними на столе было что-то, завёрнутое в белую рубашку.

— Царскую тайну хорошо хранить, — сказал Тимофею один из двоих за столом, когда слуги с бубенцами вышли. И рассказал, что от того потребуется.

— Мы ожидаем, что вы запомните одно имя и воспользуетесь языками, которые вам известны, ведь оно будет сказано на французском, греческом, английском, итальянском, сербском…

— Я не знаю сербского… — бросил Тимофей, на что два человека за столом улыбнулись.

— Перейдём к делу, — сказал второй. — Есть на свете имена, которые запрещены. О них лучше говорить как можно меньше, и то лишь когда нужно. Лучше считайте, что такое имя тяжело, как река Дрина, что от него пламя свечи делается голубым. Такое имя может быть жёрдочкой, переброшенной из одного мира в другой, может стать прозвищем смерти. Но кто его знает? Это имя не для произнесения, не для написания, и тем более не для чтения. То, о котором мы вам говорим, никогда не было ни записано, ни прочитано вслух. Но по определённым причинам это запрещённое имя сейчас будет вам сообщено. Это имя, в сущности, никто не знает, не знаем его и мы двое — те, что должны вам его передать. Оно — великая тайна и будет доверено вам на сохранение и открыто особым способом, но вы, разумеется, не смеете ни при ком его упомянуть, или, тем более, его записать. За это, сами понимаете, вы отвечаете головой.

И тогда они сообщили ему имя.

Сначала один из тех двоих подошёл и шепнул на ухо Тимофею свою половину имени. Ведь два человека в зале знали каждый только по половине того имени, о котором шла речь.

— Вы поняли и запомнили? — спросил он, но, прежде чем услышал утвердительный ответ, приставил кисть правой руки ко рту и поднял вверх указательный палец левой.

Потом второй вынул из кармана кусок верёвки и спросил Тимофея, умеет ли он читать морские узлы. Когда Тимофей ответил «да» (что было только ради порядка, ведь человек знал его ответ заранее), тот сообщил Тимофею другую половину имени, завязывая морские узлы.

— Вы поняли и запомнили?

— Да, — ответил Тимофей.

На этом всё кончилось.

В треугольной комнате Тимофея ждали перемены. В его распоряжение был дан компьютер, снабжённый электронными словарями и энциклопедиями на компакт-дисках. Были там английский «Spelling», французский «Hugo», американская энциклопедия «Encarta» и энциклопедия «Британника», а из словарей — «Bookshelf». Имелся и книжный шкаф, полный книг на родном и иностранных языках.

Это было ещё не всё. Поутру за ним опять пришли слуги с бубенцами в ушах и привели его в тот длинный зал, из которого те двое людей словно и не выходили. Перед ними на столе опять лежало что-то, завёрнутое в рубашку. Тут один из двоих указал подбородком на сверток. Похоже было, что его тошнит от того, на что он указывает.

— Сейчас очередь этого, — сказал он Тимофею.

Второй размотал рубашку — в ней оказалась тетрадь в сафьянном переплёте. Потом добавил:

— В тетради что-то написано, может быть, послание. Это от особы, чьё имя вы уже слышали. Неизвестно, на каком языке оно написано. И неизвестно, что… Ведь тетрадь никто до сих пор не открывал. Вы будете первым. И передадите нам то послание из тетради, переведёте то, что там говорится, на все языки, которые знаете и которые мы вам здесь перечислили. Чтобы ни крупицы смысла не пропало…