Елена Колядина - Под мостом из карамели

– Спасибо, я сама.

Больная закричала, как одержимая.

– Сейчас, дорогая, сейчас, не плачьте, – неубедительно пробормотала Лета. Ну какая «дорогая»? Капризная, слабовольная, неблагодарная симулянтка! Могла бы и потерпеть, никто вообще не обязан её возить!

Лета взошла, развернулась, и вновь спустилась, то упираясь, то волоча коляску. Восхождение или снисхождение, что труднее?

В отделении физиотерапии Лета помогла больной перебраться на кушетку и стала ждать окончания процедуры. Оглядев помещение – иконы, православный календарь, полка с молитвословами, биографиями святых и советами «Как подготовиться к исповеди» – она припала лопаткой к стене возле крайней кабинки, прикрытой шторками. Одна из занавесей зашевелилась, встала горбом, и Лета обнаружила, что на стуле перед аппаратом УВЧ-терапии сидит непредвиденного вида мужчина. «Профессор черной магии, что ли», – подумала Лета. Или самопровозглашённый гуру. А может ветхозаветного странника одели в вещи из магазина «Смешные цены». Бесчинствующие седые волосы и борода, как пыльная буря, лежали на рубашке-гавайке, выпущенной поверх широких льняных штанов. «Да это батюшка!», – вдруг догадалась Лета и хмыкнула. Кто бы мог подумать, что домашняя одежда священника – это рубаха с принтом пальм, дельфинов и огненного заката в джунглях. Она полагала, что батюшка и телевизор смотрит, и ко сну укладывается в рясе, как её бабушка, принятая в пионеры, ложилась спать в пионерском галстуке. Открытие, что священник, задача которого – любить людей по долгу службы, такой же обыкновенный человек, как и она сама, бессмысленно приободрило Лету. Значит, она тоже сможет возлюбить ближнего, ощутить чужую боль как свою, нужно лишь поверить, что все они – братья и сёстры.

Но больная в Летину любовь верить не хотела и закричала из-за занавески. Лета метнулась в кабинку. Женщина сидела на кушетке и держала в руке трикотажный бинт. Лета поглядела вниз – одна нога забинтована, а другая – голая, синюшная, чешуйчатая у щиколотки. Лета взяла бинт, присела на корточки, приладила край ткани на лодыжку, обмотала голень и закрепила конец под коленом.

В кабину заглянула сестра. Лета, важная своими успехами в деле милосердия, надевала на ноги больной тапочки.

– Вы что, сидя бинтовали?

Лета замерла, уже зная, что все её положительные ответы оказываются отрицательными. Она хотела соврать. Но не смогла даже этого – какая же Лета стала безвольная!

– Сидя, – честно ответила она.

– Это компрессионные бинты, их наматывают в положении больного лёжа, подняв ногу выше уровня тела.

Больная сердито поглядела на Лету.

– Она уже сидела, поэтому я…

– Давайте, я сделаю, смотрите внимательно.

Сестра умело превратила бинт в тугой чулок и снова усадила больную. Та ещё недовольнее покосилась на Лету.

«Как могу, так и помогаю, хоть бы спасибо сказала, – мрачно подумала Лета. – Обнаглели здесь пациенты, дальше некуда. Их бы в обычную больницу, где за каждую клизму заплатить надо, а не сунул санитарке за утку, так чтоб ты сдох».

Настал час обеда, а Лета всё ещё ни разу не присела.

– Отдохните, – несколько раз предлагала старшая сестра, но Лета отказывалась, она сюда не время отбывать пришла, а работать.

Буфетчик, забористый ветеран военно-морского флота, повез по палатам еду.

– Привет, девчата!

– Здравствуйте, – шелестели с кроватей «девчата».

– Общий стол, для диабетиков, постный, – бодро сообщал буфетчик, сверяясь по тетрадке с разблюдовкой.

– А диабетикам сегодня что?

– Суп из цветной капусты, тефтели с гречей.

– А постный?

– Суп овощной, плов фруктовый, компот из вишни.

– Ой, давай, что ли, постный.

– На здоровье!

Лета хватала тарелки, кружки, хлеб и ставила на выдвижные столики.

Наконец, лежачие были накормлены с ложечки, посуда вымыта, наступил тихий час, и Лета, которую подташнивало от голода, пошла пить чай.

На столе в сестринской распаривался круглый как колобок, заварной чайник, пахнущий смородиной и варёной мятой. Вокруг тесно сидели и стояли с чашками в руках добровольцы, сёстры и братья милосердия и ученицы сестринского училища. Лету, как самую тощую, дружно посадили в угол – туда нужно было забираться, перелезая через стулья.

Лета с интересом оглядела компанию. Одна из добровольцев, со старинным трудным именем, оказалась монахиней из подмосковного монастыря, это она принесла сушёный смородиновый лист и мяту, выращенную послушницами. Лета подозрительно оглядела монахиню – зачем добираться на электричках в такую даль и бесплатно работать в больнице, если в монастыре она и так трудится задаром? Наверное, здесь работа легче и выбор дел свободнее, пришла к выводу Лета. Свято верившая в свои собственные благородные помыслы, всех остальных она выводила на чистую воду. Ещё одним добровольцем оказалась чернокожая студентка, приехавшая из Камеруна. Лета вглядывалась в яркие глаза с яичными белками, в щербинку между белоснежными зубами и темные губы, просвечивающие сквозь коралловый блеск, и пыталась найти ответ – зачем молодая африканка бесплатно ухаживает за белыми парализованными старушками и слабоумными матушками? «Чтобы насладиться своей властью», – пугаясь собственных мыслей, подумала Лета. Она никак не могла поверить, что жительница нищих земель переживала те же душевные порывы, что и она сама. Ей всегда казалось – в жарких, гниющих, жестяных странах равнодушны к смерти детей и стариков, ведь там их много. Голодные привыкли видеть болезни и смерть, и потому не испытывают сострадания, невозможно же горевать постоянно. Оценив подобным образом каждого добровольца, Лета эгоистично решила, что все они пришли работать по каким угодно причинам, но только не тем, что чувствовала она. Ей с наслаждением думалось, что никто не испытывал таких тонких, стремительных волнений, как она сама. Лета подозревала пьющих чай соратников в тайном душевном удовольствии – делают добро ради самих себя, ради своего возвышения в собственных глазах. И уж точно никто не вступил в ряды добровольцев с высокой, смелой, почти противозаконной целью – презреть главный символ капитализма, деньги.

Убить вора, евшего народный хлеб. Этого нельзя было произнести вслух – уже несколько лет в России была наготове статья об экстремизме, разжигании вражды, и оскорблении чувств богатых людей. За слово «вор» судили даже после смерти. Но Лета бесстрашно жаждала предъявить человечеству всю несправедливость устройства мира, разоблачив её собственным жертвенным подвигом.

Брат милосердия, похожий на рыбака, средне-высокий, стройный, с волосами, вьющимися каменными перстнями, вынул из микроволновки миски с пшеничной кашей, сваренной на воде, и сёстры подлили в каждую постного масла. Из контейнера с надписью: «Просьба не закрывать крышку плотно – хлеб плесневеет», достали нарезанный батон, положили на тарелку, и, произнеся молитву, принялись за трапезу. Простодушие этой пищи – каша с постным маслом и хлебом и чай из сушёных трав, – тронуло Лету. Трапеза была доказательством её собственного воззрения: мясо рибай, устрицы, трюфели, бриллиантовая икра и золотое мороженое – подношения лицемерию, злу, подлости и предательству. Питаться нужно самыми простыми блюдами, сложные соусы и изощрённые десерты – от лукавого.