Фред Стюарт - Век

Мойше ворочался между братьями, пытаясь поскорее заснуть. Когда у него наконец это получилось, то во сне он увидел почти то же, что и всегда.

Мойше снилось, что он разбогател.

— Он вел себя возмутительно, я запрещаю тебе его защищать! — гремел на следующий день Огастес у камина в библиотеке, свирепо глядя на жену. Элис в пеньюаре, укутанная в одеяло, сидела в одном из парных кресел с подголовником, ее лицо было бледно не только от «чахотки» (как Элис называла туберкулез, уже три года подтачивающий ее здоровье), но и от переживаний, вызванных «битвой в бальном зале», как уже окрестили драку Виктора и Билла слуги и половина нью-йоркского общества. Элис нервничала, зная, что Огастес неминуемо взорвется от негодования. Ко еще больше ее волновало исчезновение Виктора, который той ночью ушел из дома и с тех пор не давал о себе знать.

— Разумеется, я не защищаю бесчинства, — сказала она, — но Билл Уортон — известный задира, он, безусловно, понес заслуженное наказание.

— Вот видишь, ты все-таки защищаешь Виктора! Он разбил ценную чашу для пунша, несколько дюжин стаканчиков… Вел себя, как животное! Я всегда подозревал, что он скотина, и, ей-богу, вчера вечером он это доказал!

— Ах, прекрати! — воскликнула Элис. — Я так устала слушать, как ты его унижаешь! Ты всегда издевался над ним, заставляя мальчика чувствовать себя лишним… Приходило ли тебе в голову, почему он поступил так вчера вечером? Может быть, он просто выместил свою обиду на тебе, на всех нас?

— За что, скажи Бога ради! За то, что мы на серебряном блюде преподнесли ему весь мир?

— За нелюбовь к нему!

— Мы делали то, что намного важнее любви: кормили, одевали его, послали в школу, наконец…

— В школу? В эту плохонькую вечернюю школу на Двадцать третьей улице? Не смеши! Это ведь не Гарвард.

— И все же мы дали ему образование, и платил за это я! Я дал ему работу в своем банке…

— Огастес, — вздохнула Элис, — ты глупец: ты все меряешь на деньги, а любовь заключается в том, чтобы не просто что-то делать для другого, а хотеть это сделать. Твоя забота о Викторе не была искренней.

Глядя на жену, Огастес какое-то мгновение молчал. Он немного остыл.

— Нет, — возразил он, — это не так. В последнее время у меня появилось желание заботиться о нем. Я не становлюсь моложе, Виктор — мой единственный наследник.

Вновь посуровев, Огастес продолжал:

— Вот почему его вчерашняя выходка особенно возмутила меня. Едва я проникся к нему доверием, даже начал им гордиться, как он устроил в доме дебош! Говорю тебе: это возмутительно!

Двойная дверь библиотеки отворилась, и дворецкий Сирил, уже многие годы кравший кларет из винного погреба Огастеса, объявил:

— Мистер Виктор.

Две пары глаз устремились на вошедшего молодого человека — свежего, чисто выбритого, одетого в свой лучший синий костюм. Под глазом еще темнел синяк, хотя опухоль на губе несколько спала.

— Виктор! — воскликнула Элис. — Слава Богу… Где ты пропадал?

— В Бруклине, — ответил он, подходя к ней, чтобы поцеловать в щеку.

— Но почему ты ничего нам не сказал? Я так беспокоилась…

— Извините, мама, но после вчерашнего вечера мне надо было кое-что обдумать.

Повернувшись к приемному отцу, он вытащил из кармана пиджака чек и подошел с ним к Огастесу.

— Сэр, вот чек на сто долларов. Надеюсь, этого хватит, чтобы возместить ущерб, который я нанес вам вчера. Я искренне прошу вас простить меня за драку. Я вел себя опрометчиво и…

До сих пор Огастес молчал, сцепив руки за спиной. Теперь же быстро поднял правую руку и сильно ударил Виктора по лицу. Молодой человек вздрогнул, а Элис вскрикнула:

— Огастес!

— Я не нуждаюсь в его лицемерных извинениях, — сказал банкир и пристально посмотрел на приемного сына. — Вчера вечером ты опозорил этот дом, выставил нас на посмешище всему городу. И теперь еще имеешь наглость предлагать мне чек?

Он выхватил у Виктора чек и поднес его к глазам.

— Откуда у тебя сто долларов? Ты их украл?

— Огастес, прекрати! — опять воскликнула Элис.

— У него не может быть столько денег!

— Я их занял, — произнес Виктор ровным голосом, — у своих итальянских друзей из Бруклина. Я буду выплачивать долг по десять долларов в месяц плюс четыре процента. Если ста долларов мало, я займу еще. Так как, этого хватит?

— Более чем, — ответила Элис. — Огастес, верни ему чек, я сама заплачу за разбитую посуду…

— И не подумаю, — сказал банкир, кладя чек в бумажник, а бумажник в карман сюртука. — Этой суммы достаточно, — продолжал он, обращаясь к Виктору. — Я принимаю твои извинения, потому что у меня нет выбора. Но если подобное позорное происшествие повторится…

— Не повторится, — пообещал Виктор, — потому что сегодня я перееду от вас.

На лице Огастеса появилось удивленное выражение.

— Что ты сказал?

Молодой человек сделал шаг назад, чтобы обратиться одновременно к обоим супругам.

— Я слишком долго, — произнес он спокойно, — пользовался вашим кровом и… гостеприимством, за которое от души благодарен, но мне уже двадцать два года, и даже если бы я был вам родным сыном, мне пора было бы начать самостоятельную жизнь. Это тем более необходимо сделать, поскольку я приемный сын и стал… гм… причиной некоторой напряженности в доме.

— Но куда же ты пойдешь? — спросила Элис.

— Людей, одолживших мне деньги, зовут Риччоне. Они владеют небольшим рестораном на Томсон-стрит, где я иногда обедал перед занятиями в вечерней школе. У них есть друг, доктор Марио Диффата, владелец большого дома в Бруклине; доктор приехал в Америку больше двадцати лет назад, практикует в основном среди итальянцев, которых теперь немало в Бруклине. У доктора Диффаты есть свободная комната, и он сдаст ее мне за двадцать долларов в месяц, включая оплату завтраков. Сегодня в ресторанчике мы с ним познакомились, и он мне понравился. Я переезжаю в его дом сегодня же вечером, он живет всего в нескольких кварталах от Бруклинского моста, и я смогу поездом ездить оттуда на работу, если, конечно, я все еще нужен в банке.

Воцарилось долгое молчание. Потом Элис, с лица которой не сходило напряженное выражение, взяла Виктора за руку:

— Конечно, нужен, не правда ли, Огастес?

Ее муж прочистил горло и согласился:

— Разумеется. У меня нет основания жаловаться на твою работу. Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями кассира.

— Вот видишь? — Элис заставила себя улыбнуться. — И с обязанностями сына ты прекрасно справился. Помни, здесь всегда рады тебя видеть, что бы ни случилось. Как мне ни горько, что ты покинешь этот дом, я прекрасно понимаю твои чувства и думаю, что ты поступаешь правильно. Но обещай всегда помнить о нас, заходить к нам… ко мне. Ты мне очень дорог, знай это.