Юко Цусима - Смеющийся волк

Я вспомнила слова мамы о том, что в Синдзюку и в Уэно до сих пор есть очень опасные места и поэтому ходить туда ни в коем случае нельзя даже днём. «А уж в Сибую и в Икэбукуро тем более!» — предупреждала она меня.

Тот универмаг, где было кафе-мороженое, находился в районе Нихонбаси. Там, наверное, было безопасно. Я помнила, как мама вызывала на время из своей родной деревни девушек лет семнадцати-восемнадцати жить у нас и помогать по дому, когда братец был ещё жив. Одна из тех девушек, Суми, повадилась развлекаться по ночам. Уходила из дому в ярких, кричащих платьях и возвращалась очень поздно. Мама её за это ругала и в конце концов отослала обратно в деревню. Представляю себе, как круглолицая хорошенькая Суми расхаживала по этим ужасным улицам в своей юбчонке парашютом по последней моде, с лентами в волосах и мурлыкала под нос песенку… Тут её, наверное, и сцапал кто-нибудь из этих страшных молодчиков в тёмных очках.

Наконец Мицуо остановился, причём не у тележки на колёсах, а у какой-то хибары, внутри которой были расставлены лотки. Лавка была довольно большая. Повсюду, на трёх стенах и на лотках была развешана и разложена старая одежда — от мужских джемперов до цветных рубашонок для младенцев. Грудой были навалены заношенные джинсы, приобретённые, как видно, у американских солдат из оккупационного корпуса.

— Привет! — сказал Мицуо, обращаясь к хозяйке, и попросил, показывая на меня:

— Подбери, пожалуйста, подходящую одёжку для этой девочки. И лучше бы не женскую, а мужскую. Ну, брюки, рубашку, пиджак, шапку. И, если есть, поищи ещё пакет — положить её форму.

Я сама ничего сказать уже не могла — никто моего мнения не спрашивал. Хозяйка лавки была женщина крупная. Волосы у неё были уже седые, но, возможно оттого, что она была такая полная, её веснушчатое лицо казалось мне моложе, чем лицо моей мамы. С полминуты она рассматривала меня в тусклом свете ацетилена, потом прищёлкнула языком и проворно вытащила из кучи коричневые штаны, а за ними выцветшую зелёную рубашку. С задней стены комнаты она сняла тёмно-серый пиджак и довольно грязную кепку-бейсболку. Всё это мне напоминало какие-то трюки фокусника. Собрав в охапку тряпьё, она бросила его на подстилку в глубине комнаты и подала мне какой-то знак, мотнув подбородком. Я не поняла, что она имеет в виду, и вопросительно посмотрела на Мицуо.

— Поди примерь, — сказал он, — а то ещё будет слишком велико или мало, тогда наплачешься.

Я кивнула. Мицуо с довольным видом брал тряпки одну за другой, рассматривал и клал обратно. Мне было немножко не по себе от того, что надо было идти одной, без Мицуо, но я всё-таки пошла за прилавок. Продавщица, приподняв одной рукой занавеску примерочной кабинки, другой показала на мой школьный портфель и тихо сказала:

— А это — вот сюда.

При звуке хрипловатого голоса хозяйки я невольно посмотрела на её округлое полное лицо и только тогда поняла, о чём она. Положив на пол портфель, я сняла туфли и прошла с ней в дальнюю каморку. Там было темно, и пришлось ждать, пока глаза привыкнут. Наконец понемногу стали проступать из темноты бывшие в узле вещи. В каморке было так тесно, что, если раскинуть руки, можно было дотянуться до затянутых тканью стен. Пахло плесенью и камфарой, так что у меня сразу зачесалось в горле и в носу. В стенах и в потолке, похоже, были маленькие дыры, через которые, словно рой светляков, проникал с улицы свет газовых фонарей. Всюду были навалены кучи старой одежды, и даже с потолка свешивалось несколько халатов-юката. Действуя наполовину на ощупь, я, прежде всего, сняла свою матроску, посмотрела, где у штанов зад и где перед, и продела в брючину одну ногу, потом другую. Затем надела рубаху прямо на свою сорочку. Всё мне было велико. Застегнув все пуговицы на рубахе, я в четыре слоя подвернула рукава, а брюки по низу — в три и плотно подпоясалась ремнём. Взяв в охапку пиджак, кепку и свою матроску, я наконец вышла из каморки-примерочной. Я больше просто не могла оставаться в этом затхлом и душном помещении. Снаружи свет газовых фонарей показался мне таким ярким, что я даже нагнула голову — и услышала, как Мицуо рассмеялся:

— Ты и впрямь как фокусник — переоблачилась! Ну, давай ещё кепку примерим. А тебе идёт!

Хозяйка взяла у меня из рук груду мятой одежды, вытащила из неё пиджак и кепку и протянула мне. Мою форму-матроску она бросила в каморку.

— Нет-нет, я её заберу с собой! — крикнула я испуганно.

Я хотела было броситься за своими вещами, но хозяйка удержала меня за плечи, проронив при этом с неожиданно ласковой ухмылкой:

— Не волнуйся, девочка, я о них позабочусь.

Она закурила сигарету, а Мицуо добавил:

— Ты что, Юки! Куда же нам с таким барахлом?! Говорят тебе, пусть здесь полежит — мы потом сюда вернёмся и заберём. Этот наряд куда лучше, чем твоя неуклюжая форма!

В общем-то, он меня убедил, и я, подойдя к Мицуо поближе, тихонько спросила:

— А с портфелем как быть?

— Само собой, оставим! Не тащить же его с собой! Здесь всё будет о’кей. Спасибо, хозяйка! Скоро вернёмся!

Тут Мицуо приложил руку ко лбу, будто отдавая честь, и зашагал прочь вместе со мной.

— Счастливо! — послышалось вдогонку громкое напутствие.

Мне показалось, что хозяйка обращается именно ко мне, но может быть, она всего лишь хотела попрощаться с Мицуо.

Наверное, я была просто наивным, доверчивым ребёнком. Ни моей матроски, ни школьного ранца я так и не смогла больше вернуть. Вся эта рухлядь, которую Мицуо мне купил, стоила гроши, а деньги за мою форму и ранец он, наверное, прикарманил. Не знаю уж, сколько они могли стоить, но, наверное, иен сто. Видно, Мицуо решил, что в путешествии трат будет много, и захотел таким способом увеличить свой капитал. Потом, во время путешествия, я это почуяла — так оно и было. Но у меня ведь было своих всего тридцать иен — совсем мало для путешествия, так что я не стала больше спрашивать Мицуо насчёт этого дела. Ясно было, что никакой он не богач — так похвалялся.

Однако тогда я Мицуо безоговорочно поверила. Ведь он на последние деньги купил мне эту одежду, пусть даже ничего не стоящую рухлядь. Я была ему за это благодарна, как и той даме неопределённого возраста, что приняла на сохранение мою школьную матроску и ранец. То и другое были вещи недешёвые, причём ещё почти совсем новые. На ранце затейливыми блестящими иероглифами было выписано название школы. Форму шил на заказ по моему размеру портной, который обслуживал нашу школу. Матроска была особого покроя: с лентой, или, точнее, пышным кантом по воротнику и обшлагам рукавов. В ранце лежали учебники и тетради для тех уроков, которые у нас были в тот день, пенал и коробочка для завтраков. Все эти вещи с того самого вечера я больше в глаза не видела.