Жан Грегор - Безголовые

— Вы позволите?.. — спросил он у Конса, прежде чем поднять голову.

— Да, пожалуйста, — ответил молодой человек, который за три месяца комы нисколько не позабыл хорошие манеры.

Врач стал осматривать голову Конса и обнаружил на том месте, где раньше она соединялась с шеей, несколько хрящевых окончаний, удивительно гладких, которые могли служить голове в качестве маленьких ножек для опоры.

— Очень интересно, — заметил врач, аккуратно положив ее обратно на постель.

Все вздрогнули от ужаса, когда, решив проверить свои двигательные способности, голова стала бегать, словно маленький зверек, по постели, причем с поразительной скоростью.

Позднее в столовой одна из медсестер, что присутствовали при этом зрелище, так рассказывала о своих ощущениях.

— Наверное, никогда в жизни мне не было так страшно. Он принялся бегать точь-в-точь как паук. Ну а я смертельно боюсь пауков, так что ты легко поймешь мой ужас… А он нам улыбался, с нами разговаривал… Ты знаешь, мне стало за него так больно… Потому что я спросила себя, что с ним будет дальше, с этим маленьким человечком, какой женщине он окажется нужным, что станет делать в жизни? Ты можешь себе представить, что он пойдет за покупками? Как он будет расплачиваться? Взобравшись на движущуюся ленту перед кассой? Нет, совершенно невозможно нормально вести себя, если перед тобой одна голова… Страшно. И потом, не знаю, пойдет он через улицу, так его любая машина раздавит…

Несмотря на простой факт, что у пациента по всем правилам должна была наступить клиническая смерть, врач, доверившись очевидности, стал действовать по заведенному порядку. Сначала он попросил всех выйти: нужно было сделать все возможное, чтобы у Конса, «чья жизнь, очевидно, находилась под угрозой», сохранились шансы на выживание. Нельзя было поручиться, что пациент, например, не заразится гриппом от одной из медсестер, карманы халата которой превратились в кладбище бумажных платочков. А пища? Нужно ли питаться подобному человеку? Если да, то чем? И каким образом?

Эти вопросы привели врача к мысли, что Конса необходимо подвергнуть карантину. Голову молодого человека перенесли в специальную комнату с большой стеклянной конструкцией, используемой для недоношенных детей, всякие действия внутри которой осуществлялись только в резиновых перчатках.

Впрочем, голова Конса выглядела очень даже неплохо и обладала «красноречием» людей, лечить которых показалось бы страшной глупостью. Молодой человек позволил поместить себя в стеклянный куб, но с первого же дня своего пребывания там начал упрашивать тех, кто о нем заботился, по капельке давая ему воду и собирая для последующего изучения под микроскопом продукты его жизнедеятельности, выпустить его из больницы.

— Прекратите… — очень серьезно говорил Конс врачам. — Зачем все это, дайте мне испытать мои шансы в борьбе с микробами… В самом деле, если вы обнаружите, что я не перенесу ни одного микроба, неужели вы думаете, я соглашусь до конца своих дней жить в продезинфицированной коробке?.. Мне было раньше так хорошо на моей кровати, я дышал воздухом, нормальным воздухом. А теперь в этой штуковине я задыхаюсь: рано или поздно вы меня насмерть замучаете… Не забывайте, я всего лишь голова, поэтому самое главное для меня настроение и моральный дух…

Между тем нужно было сообщить о происшедшем семье Конса. Эту задачу взял на себя врач, который первый разговаривал с ним. Он принял Этель у себя в кабинете.

— Скажите, мой сын, он жив или умер? — спросила Этель, которой быстро надоели осторожные слова собеседника, решившего сперва подготовить ее к новости.

— Да, он жив, но от него осталась одна голова…

Наступило молчание.

— Ну и что же? — ответила она, про себя обвиняя врача в одной из разновидностей расизма.

Потребовалось не более трех секунд, чтобы Этель свыклась с этими новыми обстоятельствами — и во многом благодаря невероятной энергичности, с которой она тут же принялась высвобождать Конса из больницы: в коридорах здания был слышен только ее голос, прямо-таки созданный для перепалок, споров в магазинах и бытовых ссор… Не прошло и недели, как терпение врачей кончилось и они дали Консу подписать — ручку он держал зубами — бумагу, в которой он снимал с них всяческую ответственность за свою дальнейшую судьбу.

К назначенному дню выписки Конс попросил у матери купить ему бейсболку и несколько жевательных резинок. Бейсболка со знаком одного из бейсбольных клубов на голове без тела смотрелась довольно нелепо. Словно недоразумение. Но, как и многие другие инвалиды, Конс просто отстаивал свое право вести себя так же, как обычные люди.

Чтобы не привлекать внимание, Этель повезла Конса домой в корзине, которую она прикрыла тряпкой. Можно было подумать, что женщина отправилась на пикник или же везет своего кота к ветеринару: но нет, в корзине находился ее сын, который спокойно жевал жвачку. Этель положила сына на заднее сиденье машины, и он не удержался от искушения снова увидеть город, автомобили, автобусы, настоящую жизнь… Маленький зверек, которым стал Конс, подобрался к заднему стеклу и так проехал, в задумчивости глядя в окно, весь путь — словно автомобильная принадлежность, голова в бейсболке покачивалась на поворотах и подпрыгивала на неровностях дороги. Этель улыбалась. Ее сын возвращался домой.

В тот вечер Моранже шел домой с плохо скрываемым волнением. Он и представить себе не мог, что Скиц провел этот день, бегая за Консом, который к величайшему удовольствию собаки появился дома в виде мячика. Моранже и в голову не приходило, что Консу вместо положенной реадаптации пришлось целый день выносить Скица, постоянно лизавшего ему лицо. Первые пять минут, проведенные дома, оказались для Конса настоящим испытанием: едва вырвавшись из рук врачей, он попал, словно какой-то клубок шерсти, в пасть своей собаки. Молодому человеку пришлось повысить голос, и было любопытно наблюдать, как угроза, исходившая от этого мелкого и легкого существа, заставила пса отпустить «игрушку». Когда с работы вернулся Моранже, спокойствие в доме было давно восстановлено. Сняв пальто, Моранже обратился к жене:

— Где он?

— В своей постели…

Моранже направился в комнату Конса: тот его уже ждал. Этель подложила под одеяло несколько подушек, так что складывалось впечатление, что Конс — и голова, и тело — целиком лежит на кровати. Моранже сел и заговорил с сыном о больничном персонале, о компетенции медиков, о своей двоюродной бабушке, которая была врачом и сделала хорошую карьеру. Они вспоминали о произошедшей драме, но щадили свои чувства; именно таким образом и проходили в дальнейшем их вечерние разговоры; если они и затрагивали темы страдания, одиночества, различия между собой, то старались в них не углубляться.