Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Редактор заходил по комнате, не в силах забыть это лицо, выплывшее из темноты, с вытаращенными от счастья глазами и толстыми губами: «Нашел, еще один экземпляр нашел…»

Редактору снова померещилось чудище, выбрасывающее из пасти листы бумаги, оно было где-то совсем рядом и жгло редактора своими фосфоресцирующими глазами.

— Опять началось, — простонал в изнеможении редактор. — Сейчас этот ненормальный набело переписывает черновик своей «незадачливой повести», разумеется «не ради славы, ради читателей». Завтра надо ему во что бы то ни стало сказать, что повесть никуда не годится. Так и свихнуться недолго, — прошептал он. — Почему каждый графоман пристает ко мне и уверен, что без его произведений читатель не проживет?

Утром, увидев хозяина, идущего ему навстречу, главный редактор решил сказать все, как есть, без обиняков. Но хозяин больше не заводил речи о рукописи и после обмена приветствиями извинился за ночное вторжение. Вместо рукописи он протянул главному редактору авторучку.

— Вот, возьмите, только сегодня получил. Отличные ручки.

Не успел редактор опомниться, как остался с подарком в руке.

И вечером, и на следующее утро главный редактор беспрепятственно прошел мимо магазина. Так продолжалось больше недели. Но на десятый день утром его снова встретил хозяин магазина со стопкой бумаги в руках. Он с удвоенной вежливостью справился о здоровье главного редактора и протянул ему рукопись:

— Я написал заново повесть. Мне хотелось бы…

— Видите ли, — прервал его редактор. — У меня нет ни минуты свободного времени, чтобы читать вашу рукопись. — И пошел дальше.

Хозяин засуетился.

— И не надо, не читайте, прошу вас, — говорил он, забегая вперед и пытаясь всучить рукопись. — Отдайте литредактору.

Взгляд редактора упал на титульный лист — «Судьба незадачливого влюбленного». Это подействовало на него, как соль на рану. Он остановился и, едва сдерживая бешенство, сказал:

— Как бы это вам объяснить…

— Вы не читайте… — снова взмолился автор. — Отдайте литре дактору…

— Ну, это уже переходит всякие границы! — взорвался главный редактор.

— Вы только передайте…

Заметив, что их разговор привлек внимание прохожих, главный редактор поспешно взял рукопись и, с ненавистью глядя на ее автора, процедил сквозь зубы:

— Идиот!

— Спасибо, большое спасибо… — повторял хозяин, пятясь.

Придя в редакцию, редактор вызвал курьера и велел ему сжечь рукопись, как и в предыдущий раз, посреди двора, а сам из окна наблюдал, как она горит, машинально повторяя:

— Незадачливый влюбленный, незадачливый влюбленный…

Вечером какая-то неведомая сила повела его домой другой дорогой, в обход магазина. Утром он опять пошел таким путем, получив на несколько дней передышку. Но однажды вечером он снова заметил у своего дома хозяина канцтоваров. С униженно опущенной головой он очень напоминал нищего, пришедшего за подаянием. Увидев редактора, он что-то промычал.

— Что вам нужно? — спросил редактор, приготовившись к неприятному объяснению.

— Каково мнение литредактора?

— Отрицательное. Литредактор написал, что это не повесть, а чушь собачья!

— Он ошибается, — взмолился автор.

— Он не одинок в своем мнении. Я тоже не в восторге от вашей писанины.

Хозяин канцтоваров с такой силой стал ломать себе руки, словно хотел их оторвать.

— Как же так, ведь вы обещали…

— Говорю же я вам, что это чушь собачья и ни один нормальный человек…

— Вы губите талант! — закричал хозяин.

— Какой еще талант!

— У меня есть талант, — чуть не плача твердил автор. — Его нельзя топтать… К нему надо относиться бережно.

Редактор слушал хозяина магазина и думал: «Что за черт? Какой-то канцелярский гусь, всю жизнь просидевший на ручках и тетрадях, вдруг возомнил себя писателем лишь потому, что торгует канцелярскими товарами, а я должен расплачиваться за это своими нервами и здоровьем!»

— Вот что, — рассердился редактор. — Если вы не перестанете меня преследовать, я обращусь в полицию.

— Куда? — переспросил хозяин.

— В полицию, — повторил редактор.

— Ах, в полицию. Будете, значит, жаловаться! — Он во все стороны вертел головой, словно призывая свидетелей. — Что же, верните тогда мою рукопись.

— Нет у меня вашей рукописи. Я приказал ее сжечь!

— Как сжечь? Кому приказал?

— Курьеру.

Хозяин канцтоваров минуту стоял молча, вникая в смысл сказанного, потом запричитал:

— Будь он проклят, ваш курьер! Вы приказали сжечь не рукопись. Вы приказали сжечь талант! — Он повернулся и пошел прочь, выкрикивая в темноте: — Инквизиторы талантов… Палачи талантов…

Редактор снова был выбит из колеи. Дома его стали мучить сомнения, не слишком ли круто он обошелся с «незадачливым влюбленным»? В это время кто-то постучал в ворота.

— Эй, инквизитор талантов, выходи! — раздался знакомый голос.

Редактор вышел. На земле лежала целая кипа журналов. Та самая коллекция, которую хозяин лавки еще недавно с гордостью демонстрировал.

— Ты сжег мою повесть, — крикнул он, — теперь моя очередь. — И он поднес к стопе журналов горящую спичку. Пламя, медленно набирая силу, поднималось все выше, осветив улицу. Стали собираться люди. — Смотри, — не унимался хозяин лавки. — Через минуту от этого останется пепел, который и ломаного гроша не стоит!

Все, недоумевая, смотрели на безумное лицо человека у костра, переговаривались. Языки пламени выхватывали из темноты лица собравшихся. Главному редактору стало не по себе. В приглушенном говоре людей ему чудился шум типографских машин. Ему казалось, будто собравшиеся тычут в него пальцами.

— Редактор журнала, редактор журнала.

Он вернулся в дом и написал заявление с просьбой освободить его от должности главного редактора журнала по состоянию здоровья. Перечитал заявление, подписал и, не ужиная, лег спать. Никакие видения его больше не беспокоили. Он проспал до самого утра.

Перевод с дари В. Овчаренко

Уже несколько месяцев я училась во Франции, но еще ни с кем и словом не перемолвилась на родном языке. К сожалению, в городе, где я поселилась, фарси никто не знал. Конечно, я могла бы запираться у себя в комнате и говорить на фарси сама с собой. Но я боялась, что это войдет в привычку. Мне приходилось встречать людей, которые на ходу размахивают руками и сами с собой разговаривают. Жалкое зрелище! Поэтому я решила не рисковать, хотя к тому времени мне так опротивел чужой язык, что, проходя мимо соседних квартир, я отворачивалась, чтобы не смотреть на таблички с именами владельцев, написанные латинскими буквами.

Однажды утром в коридоре первого этажа я случайно взглянула на одну из дверей и, вздрогнув, остановилась как вкопанная. На дверной табличке под латинской надписью была еще одна на фарси: «Юсе́ф Бехру́з». Не раздумывая, я бросилась к двери, нажала кнопку звонка и стала ждать, сгорая от нетерпения. Но мне никто не открыл. Видимо, хозяина не было дома. Удивительное дело, но два слова: «Юсеф Бехруз» все изменили. Город в тот день мне показался веселым, а людей словно распирало от радости. Я то и дело поглядывала на часы и везде — в аудитории, в ресторане, на рынке в ушах у меня звучало: «Юсеф Бехруз, Юсеф Бехруз…» Кем был этот Юсеф Бехруз, не имело значения. Главное, как я полагала, он знает фарси! И я была вне себя от счастья, что смогу наконец поговорить на родном языке.