Войцех Жукровский - Каменные скрижали

— Боягуз, — по-детски восторжествовала она. — А я бы еще плыла и плыла… Вода сама держит, укачивает, как в люльке, — шлепнула она ладонью по набегающей глади волны.

— Зато я помню, сколько нам до берега, — все еще боролся он с буйком, а тот, словно чудесным образом оживший, то так, то сяк примерялся сбросить пловца, как норовистый конь седока.

Посвежевший бриз хлестал по лопаткам, сдувая с них песчинки. Пальмы стали кланяться одна другой, размахивая грузными крыльями, словно играя в полет.

Слыша, как за спиной хрупает плотный мокрый песок под быстрыми шагами Маргит, Иштван сердито покусывал губу: «Совсем с ума сошла, мне же ее не вытащить». Ознобцем пробежало сожаление, ведь могли же вместе… «И она, и я. Остался бы там с ней. И почему-то, когда вода теплым языком лижет ноги, такой финал представить себе легче, чем совместное отплытие в Австралию».

— Ой, как далеко до гостиницы, — донесся удивленный возглас Маргит. — Здорово нас отнесло... Куда ты так разогнался? Мог бы вести, себя с дамой повнимательней.

— Сама виновата. А я голодный, — еще ускорил он шаги, завидя, как взялась опережать его тень Маргит.

— А я счастлива, — размашисто зашагала она рядом с ним, печатая глубокие следы, которые море тут же стирало, утаптывало, словно напоминая: существует только миг, радуйтесь, покуда он ваш.

И было радостно, до сосущей боли радостно, что они вместе, только сам-друг, идут по узкой полосе, которую то море кроет переливчатым серебром, то солнце — зеркальными бликами. Одни, как в первый день творения. Целую вечность брести бы так под непонятный говор волн и собственный отчего-то певучий топот. Он смотрел на поблескивавших крабиков с горошину величиной, стоит протянуть к ним руку, они поджимают лапки и позволяют сбегающей воде унести их прочь, укрыть в замутненной глубине. Он упрямо нагибался, пытаясь подхватить хоть одного, но, даже прихлопнутые ладонью, они в один миг закапывались в песок, а дружественная вода затирала след.

Тогда он взялся подбирать плоские ракушки, похожие на розовые лепестки окаменевших цветов.

— Для Михая? — подала она ему резиновую шапочку.

Он наполнил ее, как шуршащий кошелек, кусочками обызвесткованных губок, обломками коралловых веточек, отшлифованными камешками с мраморным узором, их цвета угасали, стоило им высохнуть, так что приходилось их смачивать, убеждаясь, что подобрал их не случайно, а море внезапным набегом смахивало добычу с наклоненной ладони.

«Кому собираю? — тяжелым осадком набухала мысль о расплате за этот счастливый час. — Нет, не для Михая». Он безотчетно вел сбор для мальчиков, а вернее сказать, вместо них их глазами искал сокровища, раз уж они не с ним, не бредут по зеркальной воде, полной переливчатых огней. Бессмысленный рефлекс. Не слать же им этот мусор. С шипеньем набегала волна, шаркала по мелководью, он отвернулся и прямо в нее, уже размазанную в бегстве назад, набравшуюся драной косматой тины, вытряхнул всю свою добычу, дождался услужливого повторного прибега и сполоснул шапочку, мгновенно засиявшую бирюзой.

— Зачем ты это сделал? — сказала она с искренним сожалением.

Он посмотрел на овал ее лица, очерченный медью слипшихся волос, в глаза, там сияла вся светлая зелень моря, ему стало бесконечно грустно, словно он обманул, а она со всещедрым доверием согласилась на это. И поцеловал ее, чтобы утешить, как целуют ребенка, шепча: «Спи спокойно».

Перед ними блестела широкая дорога на грани воды и белого пляжа, отполированная пластающимся прибоем. Издалека приметили они на ней что-то черное, похожее на корягу, явно выброшенное океаном, словно в стремлении избавиться ото всего, что может осквернить его глубины. Бурый валик высохших водорослей и сопревших щепок с пятнами смолы остро пах. Две вороны долбили клювами огромную, как таз, медузу, выдирая клочья помутневшего желе.

— Ты глянь, — приостановилась она и вытянула руку.

Полузарытый в плотном песке, лежал почерневший, обожженный солнцем утопленник. Волосы, брови и ресницы поросли ржавыми крупинками соли, глаза запали, словно солнце докучало ему, юркая вода омывала тело, прибрасывая сверху сеточку нитеподобных водорослей. Низко-низко над утопленником висело несколько мух, монотонно жужжали вибрирующие слюдяные крылышки, но на тело мухи не садились. Их отпугивала взлетающая пена прибоя.

— Не тронь, — схватила Иштвана за руку Маргит. — Вода его не унесет. Надо сказать в гостинице.

— Похож на обломок прелого бревна. Никакого отвращения не вызывает, — глянул он на боязливо сторонящуюся Маргит. — У него нет ноги. Совсем как модная скульптура.

— Перестань.

— Сколько дней несли его волны? И он уже не пугает, он соединяется с землей, по которой мы ходим. Удивительно быстро перестал иметь что-то общее с человеческим родом.

Сквозь порывы бриза, словно похоронный звон, доносились удары в гонг, гостиница призывала на ленч.

Она пустилась прочь быстрым шагом, словно в бегство, а полузанесенное тело не отпускало, даже почудилось, что труп изменил положение, что утопленник силится встать, пойти следом, но слежавшийся морской песок уже наполовину засосал его, обездвижил и не отпускает.

— Никогда не узнаем, что с ним случилось. Не могу думать о нем, как о распадающейся материи, зудит напоминание, что им следует заняться, мертвых надо хоронить, — вполголоса сказала она.

— Сжигать, — исправил он. — Последнюю неделю не штормило. Он либо утонул, либо умер на судне и его выбросили за борт.

— Но когда бросают за борт, сначала заворачивают в саван и привязывают камень.

— Простыню надо еще иметь, — пожал он плечами. — А он голый, даже набедренной повязки нет.

На песке опять стеклилась огромная расклеванная медуза, дальше лежало еще несколько, больше десятка, целое кладбище куполообразных непрочных отливок, распускаемых солнцем в смердящую клейкую жижу. Они свернули прямиком через пышущий жаром пляж, увязая по щиколотки в белом песке, как в пепле только что погасшего костра. Вид моря, засыпанной битым зеркалом бухты, преобразился. Как в полусне, они брели чуть вбок от павильона, где на тенистой веранде гостиничная прислуга накрыла столы. Под пробивавшимся туда солнечным лучом, как раскаленные добела, светились затейливо свернутые салфетки. Теперь Иштван и Маргит шли на звук нехитрой мелодии, которую наигрывал устроившийся под пальмами индиец. Мимо него прошли женщины в выцветших сари, на головах у них были плоские корзины, женщины почтительно присели и, звеня серебряными браслетами, засеменили дальше к морю.

Когда Маргит и Иштван подошли к своему домику, навстречу выбежал худенький слуга-подросток, заулыбался, подал купальные халаты.