Войцех Жукровский - Каменные скрижали

— Значит, вы, может быть, вскоре увидите наш Будапешт? Иштван уклонился от прямого ответа.

— Святой отец, вы разве не знаете о ноябрьских событиях, о Кадаре?

— А кто это?

— Ни о восстании не знаете, ни о боях в Будапеште?

— Нет. У меня нет радио. Газет не читаю. Расскажите, расскажите, что там случилось?

С чего тут начать, как в двух словах расскажешь? Иштвана охватило внезапное нежелание пускаться в объяснения. Пришлось бы начать с… Да всю историю последних сорока лет выложить…

— Да уж все затихло, — горько сказал он.

— Слава богу. А то я уж было разволновался. Знаете, лучше не читать газет, нынешние журналисты придумывают такие страхолюдные заголовки — ну, никак завтра же грянет война. А на деле — ничего такого страшного. Ровным счетом, ничего. Хранит Господь.

В глубине часовни залился колокольчик. Старик отвернулся, грузно опустился на колени. Жестом пожурил, прервал разговор, призвал сосредоточиться.

Через головы коленопреклоненной толпы Иштван увидел в темных пальцах священника огнистое золото чаши и хрупкий белый кружок.

Женщины подползали к священнику на коленях, резко вставали, принимали причастие, припадали лбом к полу и на миг замирали, сжавшись в комочек и стараясь не дышать. За ними теснилась к алтарю толпа одетых в белое мужских фигур. Мужчины шаркали босыми ногами, в шагу у них болтались узлы подвязанных дхоти, свободные юбки закрывали колени.

«Отдают ли они себе отчет в том, что тут совершается? Постигают ли таинство? Я верую. Я постигаю, но не пью из этого родника, — ошеломило Иштвана отлучение от общины, предъявление обвинения в суде, где он сам был и прокурором, и судьей. — Пока я вместе с Маргит, мне не будет пощады. Господь не снизойдет к рабу своему, не скажет слова, возвещающего вечное спасение». Он прикрыл лицо ладонью, чтобы скрыть гримасу гнева и жгучей обиды на самого себя. «Ведь понимал и понимаю все это, по крайней мере, обязан понимать, если чувствую себя настолько выше единоверцев из керальской деревушки, скопища рыбаков, сборщиков копры и кокосового волокна, крестьянок, вязнущих по рисовым делянкам, девочек-подростков, задавленных возней с младшими братцами-сестричками. Любой, любая из них могут здесь с верой причаститься, лишь я не могу до тех пор, пока…» Это он сам, своею волей покинувший их, теперь приговаривает себя к отлучению, под видом обретения свободы совершена еще одна измена.

Маргит скользнула к нему, тихонько подхватила под руку, прикосновение чувствовалось сквозь тонкую одежду, усиливало муку.

— Ой, как красиво, — прошептала она, щекоча ему шею прической.

«До нее не доходит? Алтарь и молящаяся толпа видятся ей всего-навсего как многоцветное яркое зрелище. И я даже не возьмусь хоть что-то объяснить ей, потому что вынужден буду свидетельствовать против самого себя. Он существует, с этим мы готовы даже согласиться, однако Он должен служить нам, как трость, чтобы можно было опереться, а потом отставить в угол, освобождая себе руки, чтобы облапить мир. Его посещают в церкви, как в музее. Любуемся статуями и витражами, порожденными восторгом смиренного поклонения». Вспыхнули живым воспоминанием картины экскурсий, как их водят по храмам, головы задраны, чтобы обозреть фреску на своде, скользит мимо ушей гладкая декламация экскурсовода, он расхваливает балетные позы барочных святых или реализм жестокой судороги темной фигуры в миг кончины.

Он привлек Маргит, словно устрашился, что оттолкнет. Она глянула на него с доброй и нежной доверчивостью.

— Вы сюда надолго? — перешел миссионер на английский язык. Свет из открытых дверей часовни желтизной расплывался по истрепанному подолу его облачения и голым ногам в стоптанных сандалиях.

— Недели на две… С удовольствием зайдем навестить вас, святой отец, — протянула Маргит руку монаху. — Здесь такое умиротворение. Иштвану тоже приятно будет поговорить на родном языке.

— Вы придете? — впрямую обратился монах к Иштвану, чуя неладное за его молчанием.

— Нет, — негромко сказал Иштван и, не обращая внимания на Маргит, отвернулся и устремился в глубокий мрак рощи, где, перешептываясь и чуть позвякивая браслетами, исчезали удлиненные фигуры керальских рыбачек, медленно таяли теплые огоньки покачивающихся фонариков.

— Что с тобой? Что случилось? — в голосе Маргит звучала тревога.

— Зачем ты меня сюда завела? — вскипел он неправедным гневом. — Я ведь так и знал.

— Думала, доставлю тебе удовольствие. Что он такого сказал? Чего от тебя хотел?

— Да ничего… Сам себе жизнь затрудняю, — взял он ее за руку, поднес к губам. — Прости.

— Но из-за чего вы рассорились?

Он приостановился и обернулся так резко, что она чуть не наткнулась на него.

— Ты действительно хочешь дознаться? Тон голоса предостерегал.

— Если что-то неприятное, — заколебалась она, — то, может быть, не нынче… Но я с тобой, можешь и на меня взвалить груз, не надорвусь.

— Когда-нибудь этот разговор все равно состоится, — понизил он голос, следом в нескольких шагах шел слуга, Дэниэл знал эти тропинки и поэтому выключил фонарик, лишь временами забавы ради нажимал на кнопку, резкие снопы света выхватывали из тьмы, устремленные к небу шершавые стволы пальм, островки жухлой травы и покрытые пылью, почти черные ветки кустарника.

— Хлопнуть дверью — это всегда, пожалуйста, — в ее голосе прозвучала усталость и тягучая грусть, — но не требуй этого от меня, положимся на судьбу, как индусы.

— О чем ты говоришь?

— Если бы я умерла…

Он сжал ее плечо, отчаянно тряхнул.

— Не смей даже думать об этом!

Он покрыл поцелуями ее лоб и глаза, придавил губами веки, примял брови, щеки у нее были горячи и солоноваты, губы, несмотря на помаду, запекшиеся.

— Жизнь моя, — прошептал он, баюкая, прижал к себе.

— А Илона? — точно так же, шепотом, ответила она. — Иштван, хоть самому себе-то не лги. Мы столько раз говорили о будущем так, словно ее нет, словно она умерла. Так наберись духу, представь себе, что я уйду, освобожу тебя.

— Не хочу. Не могу.

Маргит дрожала, словно охваченная ознобом, с моря тянуло солоноватым ветерком, запахами гниющей тины и мокрого песка, доносился враждебный рокот разбивающихся волн.

Она прижала его ладонь к губам и щеке, на которой он почувствовал слезы.

— Тропинка здесь, сааб, — белый сноп света плеснул в промежуток между топорщащимися жухлыми травами.

— Дэниэл, ступай впереди нас, — приказал Иштван, отпуская Маргит.

— Вы не видели вертепа, трех волхвов, слонов, они хоботами качали, — потихоньку нахваливал Дэниэл праздничное зрелище. — Когда служба кончилась, мальчики завертели ручку и все фигуры стали кружиться вокруг яслей. Звезда светилась взаправду. А святой Иосиф курил кальян, как настоящий индиец.