Фабрис Каро - Фигурек

— А актеров ты сам выбираешь?

— Лучше так определить: у меня есть право высказать свое мнение, но, тем не менее… в общем, там одна дама, очень приятная в общении, которая… я же не могу заниматься сразу столькими разными делами… что касается актеров… эта дама работает как своего рода агентство по кастингу, ну, по меньшей мере… ну… она отбирает их по критериям, которые, скорее… ну… на самом деле, в соответствии с указаниями, которые я даю заранее в связи с…

Отвечаю уклончиво и запутанно, все равно никто не слушает — такую хренотень никто никогда не слушает.

Ох, лучше бы мне снова ужинать дома — хотя бы до тех пор, пока этот Анри каким-нибудь образом не рассосется. Наверное, им не помешало бы хоть ненадолго остаться в очень узком кругу, чтобы уладить свои делишки. Да и я толком не знаю, что можно еще рассказать о моей пьесе.

Воспользовавшись тем, что между моим братом, Анной и Таней шла увлекательная и увлеченная беседа, удаляюсь на кухню к матери. Пока она длинным, подходящим для серийного убийцы ножом нарезает ростбиф, молча торчу рядом. Я слишком упорно молчу. Так мне ничего не добиться.

— Какая прелестная девочка, тебе попалось редкое сокровище.

Подразумевается: но не ей. Высказывание повисает в воздухе, я не отвечаю, у меня другие заботы, осталось еще восемь ломтиков на то, чтобы заполучить две тысячи евро.

— Папа тоже очень ее полюбил, правда, не знаю, в ней ли дело или в рыбалке, но…

— Мам, можешь одолжить мне немного денег?

Нацеленный на остаток ростбифа нож замирает. В течение нескольких секунд испытываю ощущение, что этот клинок размера XXL сейчас перережет мне сонную артерию. Беру из корзинки с фруктами яблоко и принимаюсь его грызть с самым что ни на есть беззаботным видом, стараюсь выглядеть спокойным и уравновешенным, но это лишь подчеркивает несоответствие моего поведения моменту: мы ведь только что покончили с закусками.

— У тебя проблемы?

— Нет-нет, просто ты ведь знаешь, как бывает с финансированием постановки… Пока получишь дотацию, то и дело возникает необходимость кое-что оплатить из своего кармана. Ничего страшного, пройдет самое большее недельки две, и я тебе все верну.

— И сколько же тебе нужно?

— Две тысячи евро.

— Две тысячи… довольно много… Ладно, погоди — вот покончу с ростбифом и выпишу тебе чек. Ведь ты бы мне сказал, если б появились проблемы, а?

— Знаешь, мама, никогда в жизни у меня еще так хорошо все не складывалось.

Она быстренько заменяет озабоченность на лице нежной, исполненной материнской гордости улыбкой, затем снова начинает терзать мясо, тщательно выверяя толщину ломтей. Мама всегда и все в жизни делает именно так, если, конечно, можно говорить о жизни, когда ты постоянно все выверяешь и прилагаешь столько стараний.

Мы возвращаемся в столовую и обнаруживаем, что разговор тут идет все еще весьма оживленный. Таня — истинный виртуоз, она способна вдохнуть жизнь в любую мертворожденную дискуссию, способна вернуть в состояние бодрствования и поддерживать дальше любое впавшее в спячку обсуждение, в этом ей помогает смесь из эрудиции и хирургически точной психологии. Каждый вопрос и каждый ответ взвешиваются на ювелирных весах. Мне ничуть не жаль двух тысяч евро, которые придется-таки отдать за то, чтобы она продолжала меня обслуживать. Если и после этого я не займу в ее жизни такое же место, как Лоран Бонне, останется лишь разувериться в силе привычки.

Папа пробует вклиниться в философскую дискуссию со сведениями о ловле радужной форели, но его отбрасывает накатившей волной, настолько сильной, что старик летит назад на берег, прямо носом в песок. Жалко его… По крайней мере, промелькнувшее сожаление выражено именно такими словами, но на самом деле я жалею себя самого, когда стану таким, как папа.

Чего мне не хватало, так это близости, ну, хоть немножко. Ну и купил дополнительный час после ужина — пойти с ней в бар, чтобы выпить по последней чашечке кофе. Две тысячи евро как раз для такого в основном и предназначены. Что же до того, как я собираюсь возместить этот долг, то лучше пока побыть страусом…

Таня вешает курточку на спинку стула, кладет пачку сигарет на стол. Я заказываю два кофе, даже ее не спросив, — бестактность фаллократа, оплошность патриарха. Она прикуривает, выпускает дым через ноздри.

— Мы кого-нибудь ждем?

— Нет-нет, никого специально не ждем. Просто часок расслабимся, снимем напряжение после выдержанных за ужином испытаний.

— Ваш брат очень умен.

— Да уж, что ему досталось, то досталось. Но и мне грех жаловаться: у меня зато большие пальцы на ногах просто великолепны, у него куда как хуже слеплены.

Смешок сквозь сжатые губы звучит вполне естественно. Я решаю пойти в наступление на призрак Лорана Бонне, мне необходимо знать о нем больше. От этого мое здоровье зависит, черт побери!

— А… а ваш другой клиент… который вроде меня… он давно вас нанял?

— Простите, не могу сказать: служебная тайна. Вы, как и я, прекрасно знаете, что секретность — один из самых существенных параметров, обеспечивающих успешную работу Фигурека. И знаете, что нарушить тайну — проступок из самых тяжелых, это влечет за собой наказание, так что…

Она делает рукой жест — как будто застегнула губы на молнию.

— …вот представьте, что я рассказывала бы о вас другим своим клиентам…

— Я был бы польщен!

— Не стоит так думать. Следует оставлять интимную сферу такой же чистой, какова она была в самом начале, — таков наш девиз.

— Или такой же грязной.

— Или такой же грязной, вы правы. Как бы там ни было, мы ни во что не лезем. Мы не психологи и не работники социальной службы. Приходим, проводим время, а потом уходим, стараясь не оставить следов.

Вот это, Таня моя Таня, тебе совершенно не удалось!

Она нехотя потягивает кофе, губы у нее тонкие, изящно очерченные. Впрочем, впечатление изящества и утонченности производит она вся целиком, все в ней дышит изяществом, даже движение, которым она берет сигарету: Таня словно ласкает бумажную палочку, извиняясь за то, что приходится ее выкурить. Время от времени она возвращает за ухо выбившуюся каштановую прядь, и пусть все на свете девушки делают то же самое, ее жест — уникален, это жест, свойственный ей одной, он…

— Вы не забыли принести вашу рукопись?

Ну, знал же я, что забыл что-то!

Видение случается, когда я, весь еще переполненный Таней, возвращаюсь домой. В десяти метрах от меня, за окном бара, где воздух стал голубым от дыма, рука Клер лежит на руке мужчины, который вовсе никакой не Жюльен, и они смотрели бы друг на друга влюбленным взглядом, если бы выражение «смотреть влюбленным взглядом» имело хоть сколько-нибудь определенный смысл.