Род Лиддл - Тебе не пара

Ну, под конец сидим мы, я его устало поглаживаю по волосам, рыдания вроде как кончились, все так тихо, спокойно, и тут из-под софы выкатывается Джессика, Раду как завопит, выскочил из комнаты, как ненормальный, а я за ним, нет-нет, говорю, не волнуйся, Маппи ей удалил ядовитые железы, все нормально, а потом я разрешила ему завалиться у меня в комнате, и он даже не прикоснулся ко мне, просто закрыл глаза и крепко заснул, может, боялся, что кобра вернется, если он пошевелится, или что-то типа того, не знаю.

На другой день я сказала Раду, что ему нужно подать на вид на жительство, ну, чтобы, типа, легально жить в стране, ведь дело его беспроигрышное, как мне кажется, но он волнуется: а вдруг, если признаться во всем властям, секретные службы смогут на него выйти; неудивительно, что он их так боится, еще бы, особенно в связи с овчарками.

Что вообще происходит в наше время с животными? Что на них такое нашло? Куда ни глянь, везде они, занимаются вещами, которыми им заниматься не положено. Ну знаете, везде какие-то создания, ведущие себя странно и не по-животному. Змеи, овцы, собаки, черепашки. Может, они постепенно адаптируются, типа, к нашему образу жизни привыкают, может, мы сливаемся воедино, мы и животные? Пойди пойми.

Короче, все это случилось примерно месяц назад, и я вроде решила, что разрешу ему какое-то время потусоваться у меня, потому что Йохум переехал к Бибе в свободную комнату и, похоже, играет с ней в какие-то долгосрочные игры, а для меня это, в общем-то, не такой уж напряг, если Раду тут поживет, а свободной комнаты у меня нет, так что приходится ему спать со мной.

Если подумать, он вроде как идеальный бойфренд: и заботливый, и благодарен до слез, когда я с ним сплю; я считаю, это ценные качества в мужике. Плюс к тому, по части секса он — сама прямота, ему немного нужно, типа, потрахался и хватит, я с ним спала раз двадцать, и он ни разу не попытался засунуть мне палец в задницу или привязать меня к батарее, как большинство мужиков.

Так что посмотрим, что из этого выйдет.

Кстати, мы собираемся устроить нечто вроде вечеринки в его честь в следующую пятницу у Бибы, отчего он ходит весь гордый, речь готовит. А произошло вот что. Разговорный английский у Раду все лучше и лучше, хотя мне еще приходится его поправлять, даже такие простые вещи, как артикли, времена и все такое, но прогресс идет ну очень быстро. И вот пару дней назад заскочили Трой с Дипаком, когда меня дома не было, сидят у меня в комнате, и Раду тоже там, а Дипак говорит, типа, в шутку, давай, Раду, поставь чайник, сделай нам чайку, дружище, а Раду развел руками и говорит: «Типа, что за дела?»

Дипак лопается со смеху, а Трой говорит: «Невероятно!», а после рассказывает мне, как было дело, так что мы решаем устроить вечер «Типа, что за дела?», отметить окончательное вступление Раду в тусовку. Наконец-то румынский парень грамматику осилил.

В общем, раз в год я езжу к матери — это дело такое, что без большого количества спиртного и наркотиков класса «А» как бы и не обойтись. Беру с собой Раду, раз все равно суббота и делать ему нечего, кроме как скрываться от воображаемых сотрудников секретной службы и постоянно жаловаться на холод. Плюс к тому, думаю, может, маме он понравится, покажется интереснее, чем большинство моих прежних знакомых ребят, все-таки жизнь у него была такая, овчарки там и все дела.

Часов где-то в восемь утра мы на вокзале Ватерлоо, день ясный, солнечный, берем кофе в «Косте», неплохой, поезд ждет с важным видом на четырнадцатой платформе, набитый народом, все едут с детьми на запад, в деревню на выходные, тащат с собой всякие закуски и мерзкие безалкогольные напитки, и комиксы, и все такое, а у меня настроение довольно хорошее, думаю, может, хоть на этот раз от встречи с мамой у меня не начнется тяга к само- или матереубийству. Хотя, если честно, на это я особо не рассчитываю.

Сидим в купе для курящих за столиком, друг напротив друга, Раду украдкой поглядывает вокруг на случай, если люди из секретной службы тоже решили отдохнуть и направились на денек в Девон, типа, прошвырнуться. Хоть он и прилично одет, народ на нас смотрит все равно странно, может, из-за того, что он меня немного постарше и с лица у него не сходит подозрительное выражение, а может, дело в его волосах, которые самую малость длинноваты, нет, честно, как шерсть у зверя в мультике, а я ему говорю, вот поэтому люди и глазеют, они считают, что ему не помешает хорошая стрижка и, может, немного мусса для укладки, вот и все, и уж точно никто не собирается вытворять над ним эти штуки с электродами, мокрыми полотенцами и собаками.

Но он все куксится, сползает пониже на сиденье, зарывается в газету или отворачивает голову к окну, глядит, как мимо проносится Суррей, кусты да пригороды так и мелькают.

К Бейзингстоку он немного отошел, а когда после Андовера в поле зрения появились мягкие зеленые равнины и пригорки Уилтшира, прямо-таки разоткровенничался, заговорил о сельской местности в его любимой Румынии, которой ему с каждым днем все больше не хватает, пустился в рассуждения, сможет ли он туда когда-нибудь вернуться. Правда, когда я спрашиваю про его семью там, на родине, он замыкается в себе, у него появляется выражение невыносимой грусти — в этом он, честно говоря, не сильно отличается от моих бывших парней.

Потом мы стоим рядом с вокзалом в Солсбери, ждем автобуса, я и Раду, в очереди вместе с трещащими американскими туристами и странноватыми японцами, подходит красный двухэтажный автобус, мы все влезаем, пока все идет отлично. Раду обнимает меня за плечи, мы выбираемся из города, движемся вперед и вверх, к равнине, он теперь уже в хорошем настроении, Эмили, говорит, твоя мама — хороший человек, да?

На этот счет у меня имеются кое-какие сомнения. Думаю, перевариваю это какое-то время, потом говорю, ну, я как-то не задумывалась на эту тему, нет, на самом деле «хороший», если честно — не то слово, не первое, что приходит мне в голову при мысли о матери. «Плохой», наверно, ближе к истине. Или, может, «невыносимый до чертиков».

Тут у него вид делается озадаченный, Эмили, говорит, ты ведь любишь свою маму, да? А я такая, э-э, ну-ка, давай еще раз и поподробнее, в результате он заводит длинную, возвышенную проповедь на тему о том, какая это святая вещь — любить и почитать мать свою, что бы там ни было, и что это особенная связь, которую никогда не разорвать, она даже важнее, чем та особенная любовь, какую испытываешь к родине ( что-что?), она превосходит собой все, тут он останавливается, потому что я похлопываю его по плечу и показываю из окна на поле в каких-нибудь нескольких сотнях ярдов от гигантских вертикально стоящих камней, а там, вон он, слева, ярко-синий, с луной и звездами на боку, на верхушке трепыхается треугольный конопляный флаг, вот, посмотри… это — вигвам моей мамы.