Род Лиддл - Тебе не пара

На полпути к камням Раду обнимает меня за плечи и говорит, Эмили, все в порядке, а я говорю, конечно, и тогда он мне говорит, знаешь, у меня тоже есть ребенок, в Румынии.

А я ему, нашел тоже, чем удивить.

А он говорит: «Он тоже есть мальчик. Двенадцать лет. Мы его зовем Георге. Он есть с матерью в Клюе. Большой, большой мальчик, с такими волосами… — Тут он приподнимает пучок своих волос и смеется. А потом: — Я по нему скучаю, Георге. Может, ты с ним знакомишься когда-нибудь».

Ага, думаю, почему бы и нет.

И мы решаем сдаться, не идти к самим камням, потому что я устала от ходьбы, я ведь на самом деле пешком не хожу, и перед тем, как повернуть, я взглядываю на камни, а там этот мальчишка, наполовину влез на один из них по канату, солнце освещает его спину, мальчишка крохотный, прижался сбоку к здоровенному камню, в солнечном свете вырисовывается силуэт, мальчик и камень.

Он раскачивается на канате, вот заметил нас и чуть помахал рукой, я машу ему в ответ, и тогда он, качнувшись обратно, лезет, карабкается на самый верх.

На обратном пути мы говорим мало, я, правда, изложила Раду краткую версию того, что тогда, давно произошло с Джеком, и почему он живет с прабабушкой.

Понимаете, Джек не был запланирован. Просто случилось такое дело в университете. Ну, в общем, просто так вышло. Я уже готова была идти на прерывание, на аборт, разобрались бы, и все, и никаких, типа, этических возражений у меня на этот счет нет, но просто… просто я забыла. Понимаю, звучит ужасно глупо. Но я решила, что сделаю, решила, когда, только другие дела постоянно мешали, и я все откладывала, говорила, на следующей неделе пойду в консультацию, но тут то экзамены, то каникулы, то еще что-то, сами понимаете… и потом получилось так, что я родила. Это был, в общем, шок, что ли. Странно, но я на самом деле не ожидала, что это произойдет, хотя и становилась с каждым месяцем все больше и тяжелее, но так до меня и не дошло по-настоящему, в чем дело.

А потом я, конечно, не могла его оставить у себя, пока училась, так что его отправили к бабушке, как и меня, только в жизни Джека это произошло намного раньше. По сути, сразу после двухмесячного кошмара — кормления грудью.

Первый год я еще заскакивала довольно регулярно, но потом посещения как-то заглохли, просто стали происходить все реже и реже, в общем, в конце концов совсем прекратились. Мне не хотелось думать об этом, я стала избегать Джека — а вместе с ним и бабушку, — потому что это напоминало о той ужасной ошибке, хоть он и был всегда милым ребенком с копной волос и до странного взрослыми манерами.

Да, кстати, на случай, если вам так уж интересно: с отцом Джека у нас ничего не замутилось бы, однозначно. Звали его Терри , родом он был из Стока — типа, что за дела?

Но все равно, какой смысл убиваться из-за таких вещей? Нельзя же все за собой таскать по жизни — с ума сойдешь. Не знаю, может, сейчас как раз подходящий момент снова, типа, принять активное участие в воспитании? Увидела его, и у меня появилось это странное дергающее чувство, не знаю, вина, что ли, или материнский инстинкт, или даже, скажем так, любовь.

Но в общем, что-то в этом есть… так я думаю про себя, пока поезд мчится через редкие леса и неброские поля Хэмпшира, может, мне следует решиться и начать видеться с ним, типа, раз в неделю на первых порах? Узнать его получше, может, дать его прабабке передохнуть на неделе. Я же ведь не то чтобы особо занята.

Плюс хотелось бы узнать, почему бабушка решила, что ему будет лучше с мамой, а не со мной; это еще что такое? Когда вернемся, позвоню ей разобраться, а Джеку напишу, типа, извини, в общем, мама вернулась. Если она тебе нужна.

Тем временем Раду сделался скрытный такой, задумчивый, весь сжался на своем сиденье у окна, почти не разговаривает, наверное, думает о Джордже, или как там его сына зовут.

Ну ладно, сижу я, значит, в очередном баре на Баттерси-райз, утешаю Сола с Дипаком, а то Фронт освобождения животных зашвырял «Овцераму» бутылками с зажигательной смесью, типа, по поводу овец. Ночной клуб просуществовал две недели, пока горсовет не вмешался и не спас животных. Их забрали, обследовали и обнаружили расстройства, травмы, плюс угрозу перманентного повреждения органов слуха от музыки «Звать меня Эрном» и т. д. Что тут скажешь, они бы лучше людей, блин, обследовали.

Короче, сначала клуб закрывают, потом клуб забрасывают бутылками с зажигательной смесью, но чокнутому народу из живосвобождения даже этого мало, поэтому они отлавливают Сола с Дипаком в их старом баре и забрасывают бутылками и его тоже. Солу вообще угрожали смертью, его фамилию вывесили на этом сайте, очень агрессивном, кто-то подложил ему кошачье дерьмо в почтовый ящик, а окна заляпал кровью, происхождение которой остается загадкой.

В общем и целом, идея с овцами, по единодушному мнению всех, оказалась плохой.

Сол сидит в углу, потягивает из стакана «Сансер» и слушает, как Дипак рассказывает о следующем проекте, в котором — тут Сол непреклонен — не должно быть никакой фауны, даже типа букашек. Дипак собирается занять еще денег у своего папы-военного, тот вроде большая шишка в Пакистане или в Индии, ну, короче, где-то там, и примерно раз в полгода отмазывает его солидными чеками.

Мы все нажираемся с приличествующей случаю мрачностью, все, кроме Раду — вид у него в дешевой двойке из «Ривер-Айленд» строгий, восточноевропейский.

К маме мы ездили вчера, так что письмо Джеку я пока не закончила, писать оказалось труднее, чем я ожидала, что-то не особо получается найти правильный тон.

Правда, бабушке я позвонила, спросить, как она и почему Джек остался с мамой, а не со мной, а она говорит, ты знаешь, Эмили, я подумала, то ли мне отправить его пожить с Карен, в палатке провонявшей, вокруг сточные канавы и хиппи грязные, от наркотиков одуревшие, то ли с тобой оставить в Лондоне — так это же ни в какое сравнение не идет. Я ей сообщаю, что собираюсь теперь почаще видеться с Джеком — ну, то есть, вообще видеться — и, может, в конце концов возьму его к себе, а она, ага, ага, понятно, конечно, ладно. В общем, она, похоже, не верит, что я вернусь к Джеку. Но я вернусь. Правда.

Раду меня начинает раздражать в последнее время, с тех пор, как мы из Уилтшира вернулись, такой весь необщительный, угрюмый и еще сильнее боится, что за ним придут из секретной службы. К тому же он все больше и больше ругает Лондон, говорит, ну и помойка, место просто отвратительное, как он его ненавидит, жаль, уехать не может. Сегодня утром между нами произошла странная ссора, причем я, если честно, до сих пор не знаю, как это понимать. Мы с Маппи сидим, пьем чай на кухне, как вдруг Раду вылетает из ванной, с лица вода течет, в общем, явно настроен не на шутку враждебно. Мы, значит, сидим себе, смотрим на него, а он трясет в ярости головой и орет: