Род Лиддл - Тебе не пара

Сделали пересадку в Нью-Йорке и летим в это богом забытое место под названием Батон-Руж, где Анна лежит в этом кошмарном исследовательском институте под управлением военного ведомства. Самолет подпрыгивает высоко над Атлантикой, смотрю в окно, а там только холодный, серо-голубой стальной мир и больше ничего на сотни и сотни миль вокруг, тут на меня снова наползает космическое чувство, сижу неподвижно, держусь за руку Тоби и надеюсь, ну просто очень надеюсь, что меня не будут заставлять смотреть на ее ноги.

Правда, теперь уже дело не только в ее ногах.

Мы все ютимся в мотеле милях в десяти от исследовательского института на краю огромного болота, которое простирается далеко, насколько взгляда хватает. Полночь, мы все порядком расстроены и до смерти хотим курить, но, конечно, ни у кого с собой ничего нет, а Биба этот свой тиленол размельчает и с бурбоном смешивает, и всё нудит, как полная истеричка, насчет того, что все, это конец, больше никто из нас Анну в живых не увидит, и что исследовательскому институту она не доверяет, и знаете, может, нам нужно выцепить ее оттуда и отвезти домой в Лондон, в смысле, хуже ведь ей уже не будет. И я с ней в кои-то веки отчасти согласна, сижу на краю ярко-оранжевой постели, наблюдаю, прямо как под гипнозом, как электрическая штуковина на стене у окна в нашей комнате мочит здоровенных насекомых, а Тоби вырубился у меня в ногах и молчит, он все это очень тяжело переживает, а Софи лежит, растянувшись во весь рост на кровати, и стоит ей перевернуться или просто чуть пошевелиться, от нейлона летят искры. Мы все сидим слегка офигевшие и испуганные, а тут еще эти странные животные звуки с огромного болота, плюс отовсюду вокруг, из соседних вонючих комнат, в общем, что делать, толком непонятно.

Исследовательский институт милях где-то в двадцати от этого городка, Батон-Ружа, там полно всяких знаков совершенно секретно, и входа нет, и опасно, не подходить, и «Биоопасность!». В общем, всякие знаки типа не влезай, убьет, такие еще бывают в страшных ядерных центрах и везде, где находиться не положено.

Охраняли его солдаты с пулеметами, а сотрудники были странные, по моим понятиям, вовсе не похожие на врачей или медсестер. То есть я знала, что это военная организация, но думала, там будет что-то типа армейского госпиталя.

Короче, только мы все подвалили к входу, сразу возникают проблемы с проверкой удостоверений, они нас там сто лет продержали, потом дали сигнал проходить, но перед тем конфисковали фотоаппарат Софи и перерыли всю нашу ручную кладь и прочее.

Потом этот охранник в форме, с автоматом, блин, ведет нас черт знает в какую даль, мимо полузарытых в землю цементных бункеров и странных металлоконструкций, похожих на тот химзавод рядом с въездом в блэкуоллский туннель. Кое-где свет горит, тонкий серый дымок из труб просачивается, мы все думаем, какого хрена они тут затевают, только на самом деле, если честно, лучше нам про это и не знать.

Наконец добрались мы, похоже, до главной части института, такое длинное, низко нависающее здание, выкрашено белым, по одной стороне сплошь крохотные окошки, и там нас встречает шустрый такой, фамильярный лысый американец по имени Фрэнк, и всем его хочется треснуть, просто немедленно. Он говорит, что Анна в палате одна, чтобы войти, надо надеть маски, и без сопровождения нам к ней нельзя. И идет с нами по безлюдным антисептическим коридорам, в ноздри лезет запах карболки, а Фрэнк нам все объясняет, понимаете, вам, наверное, будет весьма тяжело, болезнь спрогрессировала, очень сожалею и т. д., мы мало что можем сделать, а я такая, ой, не знаю, могу не выдержать, а потом нам повязывают на лицо марлевые маски — мы перед дверью комнаты, а на табличке сказано, что это комната Анны. И вот мы боязливо входим один за другим, трясемся все.

Внутри темно, полная темнота, один этот тусклый красный свет с потолка, разглядеть вообще хоть что-нибудь очень трудно, но все равно, стоило нам только столпиться вокруг ее кровати, как мы все сразу, типа, что за дела, хренотень какая-то. Все тело у нее как будто заковано в жуткие черно-коричневые латы, рифленые, по самые груди, пока еще вроде как нормальные за исключением сосков, которые стали абсолютно черными. Кроме того, из живота и ног у нее повсюду торчат такие коричневые иголочки, а на их кончиках волоски растут. Лицо тоже практически нормальное, только глаза странные, будто ее глючит от чего-то невероятного, темно-темно-фиолетовые и, типа, расширенные, а потом мы пригляделись получше и видим, что кожа у нее на руках тоже пошла морщинами и начинает коричневеть. Она подключена к таким двум установкам, одна откачивает у нее из грудной клетки густую, грязновато-белую жидкость, вроде ванильного молочного коктейля из «Макдональдса», а другая что-то замеряет, и оттуда все время: бип, бип, бип, то ли сердце у нее бьется, то ли еще что.

Ну и мерзость! Сначала мне кажется, что ее голова также к чему-то подключена, но потом я приглядываюсь все ближе и ближе и до конца не могу поверить: ни к чему она не подключена, на самом деле это усики-антенны.

Пахнет дезинфицирующим раствором и разлагающейся растительной массой, и меня сейчас, похоже, вывернет. Стоим все в полном шоке, а Анна поднимает на нас глаза с таким поразительно спокойным выражением и улыбается Тоби, а тот, типа, берет ее за руку.

— В такую даль приехали, — говорит она наконец, — спасибо.

Мы чего-то бормочем, все еще не в состоянии пошевелиться при виде того, что произошло с ее телом, мне слышно, как Биба шмыгает носом, тогда я пихаю ее под ребра, беру Анну за другую руку и только тут замечаю, как жарко в комнате и какая горячая у нее рука.

Анна опять улыбается и спрашивает:

— Ну что, ребята? Кто с кем нынче трахается?

Когда она говорит, ее усики колышутся в воздухе.

Но по крайней мере лед тронулся от этого «кто с кем трахается», потому что это как будто прежняя Анна, та Анна, которую мы все знаем, любим и т. д., тут Биба заводит длинную байку про меня и Раду, причем я всю дорогу глуповато улыбаюсь, потом рассказывает Анне про Троя и Симбу и про это дело с колбасней, а потом она вроде заглохла, и в комнате тихо так стало, только из одной установки все время раздается бип, бип, бип, а из другой — негромкий клекот.

Я напрягаю зрение в сумраке, а Анна заметила, что я щурюсь, и объясняет, что она теперь не переносит яркого света, глаза слишком слабые, извините, мол, и все такое. Пробыли мы там всего десять минут, тут Фрэнк выдвигается вперед, пора, говорит, уходить, а Анна не протестует, так что мы просто оставляем ей гору книг, журналов и конфет и спрашиваем, не нужно ли чего-нибудь еще, а она нам, нет, не беспокойтесь, все классно, бывайте, до скорого. Мы прощаемся, целуем ее, говорим, скоро придем, очень скоро, в полном отпаде направляемся к двери и только собрались выйти, как из койки доносится странный звук, такой, что просто крышу сносит, обернулись посмотреть, а это Анна стрекочет.