Юлий Крелин - Заявление

Вот сейчас сижу дома одна, письмо тебе пишу. Время занимаю — должна ему позвонить. Ждет он. А если я не позвоню — он все равно позвонит сам. Он думает, что я сейчас одна, потому что Андрюша в школе, Володя на работе. Он не знает, что они уехали… Может, и не узнает…

Ну вот, и время протянула, и тебе все написала, все рассказала, но тяжкий груз своего смятения я не передала тебе, да и не надо — понесу сама. Каждый свое сам тащить должен. Да?

Напишу еще.

Пиши и ты. Целую.

Галя.

— Галя, нас с тобой главный вызывает.

— А что такое, не знаешь?

Зоя Александровна пожала плечами.

— Я на обходе была. Просил передать.

Галина Васильевна несколько раз покачала головой, вроде бы даже потрясла ею.

— Для хорошего не вызовет. Просто передаст.

Зоя Александровна вновь неопределенно двинула плечами.

— Кто его знает. Пошли.

Галина Васильевна полуобернулась к заведующей с видом человека, нашедшего выход из тупика.

— Может, попьем сначала чайку?

Зоя Александровна чуть скривила губы, как бы призывая к спокойствию полуусмешкой, полугримаской.

— Поставим воду. Пока мы сходим — закипит. — Она налила чайник и включила его.

Галина Васильевна устало, безнадежно махнула рукой:

— Мы уйдем, а он выкипит. Уж какой раз у нас чайник горит.

Зоя Александровна указала большим пальцем на дверь.

— Ребята уже идут. Сейчас здесь будет полна ординаторская. Пошли.

На пути к главному врачу, в коридоре, на лестнице, они, как всегда, вели свои обычные беседы: тут была и проблема успеть в магазин до того, как хлынет основная масса работающих женщин, и проблема сапог на зимний период, а туфель на летний, и проблема поисков чего-то крайне необходимого, и совсем не необходимого, но крайне желаемого.

Зоя Александровна взглянула в окно лестничной площадки и заговорила, как на семинаре политучебы:

— Вещи, существование без которых невозможно, — все-таки есть и более или менее доступны. Если все, что нам только хочется, но не позарез нужно, да еще и само в руки летит, да еще и не очень дорого, то никакой радости не будет, когда появится. И степень желания невелика тогда. Трудности украшают излишества.

— А по-моему, напротив — только животное живет лишь необходимым для существования: у них задача — выжить, и все. А человек создается из, удобств и излишеств. Чем больше желаний, тем более мы вырвались за рамки чистого выживания, за рамки физиологического выживания просто млекопитающего, тем более становимся людьми… с потребностями, ибо потребности в излишестве диктуются в основном мозгом, а не мышечными или желудочными требованиями. Диалектика… По-моему…

Галя отметила про себя, что повторяет Тита Семеновича. С одной стороны, ей стало немного не по себе от такого влияния, с другой, обрадовалась — значит, возникло большее взаимопонимание. Она ведь тоже на него как-то влияет: у него появились медицинские сравнения, медицинская образность. Но в этом она, возможно, и ошибалась — медицинская образность и сравнения могли быть не столько результатом ее влияния, сколько следствием перенесенной болезни и операции. Впрочем, кто их… нас разберет…

Зоя Александровна что-то еще говорила то ли о доступности, то ли о каких-то украшениях жизни; Галя этого уже ничего не слышала — она целиком улетела в иные сферы, в иные заботы, и ненужные, и лишние, но в значительной степени делающие человека человеком.

Речи Зои Александровны и Галины тревожные мечтания длились до самого кабинета главного врача.

Степан Андреевич был скрыт от них развернутой перед глазами газетой, которая медленно опускалась, постепенно открывая для обзора посетителя сначала только седую, лысеющую макушку, потом очки с большими стеклами и маленькими любопытными глазками, крупный нос, рот, прикрытый седыми усами, и наконец газета упала, явив посетителям верхнюю половину хозяина больницы — нижняя была скрыта массивным светлым столом. По-видимому, он что-то очень хотел дочитать до конца — фразу, абзац, статью. Дочитал и лишь после открыл рот для приветствия.

Степан Андреевич был намного старше и поэтому дозволял себе обращаться с ними не совсем так, как это в обычае в официальные моменты между администраторами — начальниками и подчиненными в больницах:

— А! Девочки. Ничего хорошего вам не скажу. Есть заявление в прокуратуру на вас двоих.

— А что случилось, Степан Андреевич?

— А вы вот сами подумайте, в чем вы виноваты, откуда что могло быть. Вспомните-ка, чье масло кошка съела?

— Ну-у, Степан Андреевич, вы как на плохом следствии. Да и не до шуток.

— Эх, девочки, плохо работаете. Нас не обсуждать надо, а всех сразу повыгонять. Мы все плачемся, что платят мало. А за что нам платить много?! Вообще ничего платить не надо.

— Степан Андреевич, это общие слова и пожелания. Слышали. Что случилось-то?

— Из прокуратуры звонили. Заявление от дяди Ручкиной. Пишет, что девочка жила здесь в городе одна, под его опекой, и он считает себя ответственным и виноватым в таком несчастье; что он не понимает, как можно в конце XX века умереть от аппендицита и воспаления придатков; он не может себе с достоверностью объяснить происшедшее, он никого не винит, но всей своей прошлой работой знает, что все должно быть проверено. Он просит уточнить, можно ли что-нибудь было еще сделать, можно ли было спасти его племянницу, и если можно, если что-то не сделано, он просит виновных наказать, чтобы те не могли больше убивать больных, которых к ним еще будут возить. Он обращается в прокуратуру, потому что медицинским и общественным инстанциям он не верит. Понятно вам, девочки? Мне читали по телефону, а я конспектировал его заявление. Вот так.

— Я тоже предпочитаю, Степан Андреевич, прокуратуру.

— Не оригинальничай, Галина Васильевна. Поспеть бы мне с вами на пенсию уйти. С вами, я вижу, скорее в тюрьму попадешь, чем уйдешь на заслуженный покой. Прокуратуру она предпочитает!

— Конечно, Степан Андреевич. Наши медицинские инстанции как начнут копать и ерунду всякую выискивать в историях болезней… А следователь будет смотреть на основе закона, права, криминалистики. Горздрава, минздрав — это все построено на эмоциях, на полутайных, полуизвестных инструкциях, и заклинаниях, будто выговорами да увольнениями спасают нас от прокуратуры. Не надо нас спасать. Они и жизнь сделают невозможной, и по всему городу ославят. Есть прокуратура, есть право.

— Ты что это, Галинка, расшумелась, — удивилась заведующая. — Нам надо готовиться к этому, а не шуметь. Проверить документацию надо. Все ли есть, так ли записано. Прокуратуры захотела. Нет уж, лучше подальше от них.

— Да, да, Галина Васильевна, прокуратура вас по головке не погладит. Право правом, а человек умер. Умер молодой человек.