Юлий Крелин - Заявление

Было смешно от этих скоморошьих курбетов, но все равно первое впечатление от появления новой, совсем новой, скажем, подруги Геннадия Викторовича, полностью не уходило. Но… Настоящий интеллигент не заметит пролитое вино — Галя вела себя, как все: в меру шумно, смехом и улыбкой реагировала на шутки, весело пила и ела.

Говорили обо всем: начали с судака и вина, но быстро перешли на самые различные проблемы — книги, фильмы, предстоящие какие-то спортивные игры, затем речь пошла о работе, потом о заботах локальных, которые, естественно, вылились в заботы глобального масштаба, и, конечно, как всегда бывает, когда за столом сидит врач, беседа уткнулась и надолго задержалась на том, что полезно, что вредно; задавали доктору большое количество вопросов и, не дождавшись ответов, учили ее жить, сохранять здоровье, давали советы, как достичь полноценного долголетия.

Послеобеденное и предконцертное время они провели в буфете, где пили кофе с коньяком и ели мороженое. В фойе играла музыка — контрабас, рояль и скрипка воспроизводили мелодии танцев тридцатых годов. Порывистыми длинными шагами под музыку передвигались три пары пожилых ученых, изображая то гротескное танго, которое мы видим в фильмах, когда нам показывают нэпманские кафе.

Перед концертом, как бы в первом отделении, — встреча с гроссмейстером Талем. Таль говорил хорошо, весело, остро и образно. Он, естественно, говорил о шахматах и шахматистах то, что в газетах, как правило, не писали, и создавал в зале аромат разглашения тайны, приобщения к скрытому, хотя во всем сказанном им не было ничего секретного.

«Хорошо, что мы не имеем возможности читать в газете всякую милую лабуду, которая затем оказывается изюминкой подобных встреч, — подумала Галя, — и встречи эти потому особо привлекательны и интересны, повышают градус собственной значительности у слушателя. Вот мы и растем в собственных глазах, чувствуем себя особо нужными людьми, одаренными особым доверием. И ничего ведь он нам не сказал стыдного или секретного, но если бы все это знали, все бы могли прочесть, чего бы мы так стремились в разные элитарные клубы. Здесь вот и узнаем что-то, и утром есть что рассказать коллегам. И впрямь украшение жизни — „нас возвышающая недоговоренность“».

После концерта Галя попыталась объяснить себе, зачем надо было предварять такую прекрасную концертную обычность этой ласкающей не только праведные закоулки души встречей с полуфантастической личностью. И ничего путного придумать не могла.

Да уж ладно — наверное, это получилось случайно. Есть же манера, и у меня тоже, из пустяка делать мистические выводы всесветного значения. С другой стороны, без пустых размышлений не будет разгона для истинной мысли.

А вообще ведь все банально и ясно, как шар: два взрослых, солидных, зрелых ученых пришли в увеселительное заведение со своими девочками. Все остальное от лукавого. Все надо стараться свести к самому простому — тогда основное становится, понятным. Как в медицине все можно свести к двум главным проблемам — воспалению и новообразованию, а остальное производное; так и в остальной жизни… И у этих ученых тоже два краеугольных камня существования: игра ума на работе и игра полов после нее, — все остальное производное, даже самое… воспроизводство рода человеческого. Все остальное от лукавого. (Критика и самокритика — одно из частых проявлений действия вина. Впрочем, критика чаще.)

Выйдя из дома, они распрощались, и каждая пара села в свою машину.

Одинокие, бессемейные ученые…

Тит Семенович сначала молчал, будто подбирал слова, будто собирался что-то предложить и никак не решался.

Галя тоже молчала, будто приготавливалась к какому-то разговору, будто выбирая правильное решение в ответ на еще не высказанное, гипотетическое предложение.

Тит был напряжен и настроен решительно. Галя маялась от сомнений, но тоже уже решила.

Что и как будет, все-таки никто, ни они, ни ждущее и наблюдающее провидение, не знали, как никто не знает, куда что повернется, какое и как сказанное слово окажется и покажется именно тем словом, что выразит истинное желание или, наоборот, будет неудачно скрывать истинный страх, боязнь иль явно демонстрировать браваду.

— Ну, что, Галина Васильевна, может, заедем ко мне, запьем концерт кофейком? — Он сделал паузу и, в тот момент когда Галя набрала воздух для неизвестного еще и ей ответа, продолжил: — Или, если боитесь на ночь кофе, у меня чай хороший есть. К кофе есть коньяк, к чаю ликерчик неплохой… По-моему…

Наверное, это добавление было лишним. Тут был какой-то просчет его, и Галя, выдохнув наконец, перебила:

— Больная тяжелая у меня. Может, вы смогли б меня к больнице подвезти? — И после мимолетной паузы тоже стала дополнять, разбавлять: — Я там недолго — только взгляну. Делать там мне ничего не надо… Наверное. — И опять чуть наметившаяся пауза. — Или довезите и оставьте там. До дома я сама дойду. Это рядом. Я привыкла. Не страшно.

Галя говорила лишние слова. Подольше говорить. Побольше говорить. Растворить его предложение в словах, в ничего не значащих словах. Говорить, говорить. Слова, слова. Ей что-то хотелось самой, но она понимала, ничего нет, все равно ничего нет. Не надо… Не надо… Надо не так. А что не так? Она подумала об Андрее — он-то, наверное, дома. Да и Володя тоже. Посмотреть Марину… тоже надо. Так ли уж надо? На самом деле, сегодня с ней ничего экстренного быть не может.

— Да что вы, Галина Васильевна! Пустое говорите. Конечно, подожду. И речи быть не может. Сколько надо — столько и буду ждать.

Он тоже произносил лишние слова, это от смущения. Он-то в отличие от нее уже решился и в отличие от нее уже смущался. Она ж еще в смятении — смущение ее впереди.

Спасительная ситуация с тяжелыми больными. И для врача и для всех окружающих, для всех участвующих в жизни, окрест их. Каждый должен только знать, как это использовать — умело и достойно. Не слишком, в меру и всегда лишь по делу, для дела. Удобно всем — и Галине Васильевне, и титсеменычам, и владимпалычам, и всем, которые уже попадали в подобный нехитрый переплёт, которые сейчас барахтаются в этой полынье, которых омут этот где-то подстерегает на пути. Главное, обращаться с этой ситуацией корректно, без излишеств — иначе ждет тяжёлое похмелье, отмщенье и самое тяжелое — расплачиваться придется не собой, а больными, практически посторонними страдальцами, несчастьем которых судьба, рок будут казнить докторов, не по мерке взваливших на себя нутром не освоенную, головой и сердцем не осознанную тяжесть и ответственность. Доктору надо быть осторожнее — судьба наказывает его несчастьем больных.

В больнице Галина Васильевна, не заходя к дежурным, сразу же поспешила к Марине. Конечно, как и должно, еще никаких экстраординарных изменений не произошло. Потом в ординаторскую. Дежурные были на операции.