Юлий Крелин - Заявление

Она шла вниз по лестнице, лелея свое недовольство и выдуманную обиду на то, что ее не провожали. Но иногда, как и сегодня, здравый анализ в ее голове начинал преобладать над туманящими эмоциями; она взглянула на жизнь более рационально и правдиво, — ведь, на самом деле большой нужды в ее походе нынешнем, может, и не было, но поскольку она сейчас встречается с Титом Семеновичем, они ходят в Дом ученых, на концерты, в театры, то, наверное, неплохо бы свое отсутствие вечером дома сделать событием более частым, обыденным. И сегодняшний поход пойдет на пользу.

«Пусть привыкают, как и я привыкла к их отсутствию. Нельзя же запереть меня в клетку: дом — магазин — больница, больница — магазин — дом. Хочется и чего-то другого, нового. Я ведь не живу только для одних аппендицитов и холециститов. Работаешь, работаешь, достаешь какие-то платья, туфли, бегаешь для этого по магазинам, в очередях стоишь, унижаешься, какие-то знакомые помогают, бывшие больные включаются, — а зачем?! Куда пойти? А сейчас есть куда. Но не говорить же об этом Володе. Он не поймет. Вот иду сегодня в больницу пусть привыкает. А в первые годы мы с ним всюду вместе ходили. Тогда не надо было ни привыкать, ни подозревать. И ничего нам не надо было. Всего хватало. Дерюга да опорки…»

Когда Галина Васильевна пришла в отделение, снимок был готов, и диагноз поддиафрагмального абсцесса уже сомнения не вызывал.

Вадим Сергеевич почти ничего не говорил. Лишь кратко и сурово отвечал он на ее вопросы и очень редко подавал безразличные реплики. Сразу же согласился с Галиной Васильевной, что, наверное, есть смысл делать операцию сейчас, а не откладывать до утра.

Они сделали пункцию, получили еще одно свидетельство их правильной диагностики и, не вынимая иглы, прямо по ее ходу сделали разрез, опорожнили абсцесс, промыли, поставили дренажи. На этом операция закончилась.

Было уже поздно, и Галина Васильевна позвонила домой предупредить, что останется ночевать в больнице.

В кабинете, у Зои Александровны она расстелила постель на диване, будто дома разделась и мгновенно заснула.

Она могла, конечно, пойти домой — жила поблизости. Но зачем? Через пять часов уже надо вставать и опять идти сюда. Автобусы сейчас не ходят — мужу придется встречать ее. «Пусть лучше спит», — решила она, однако неизвестно, какой расчет возникал у нее в голове. Все ли выходило на поверхность, или что-то оставалось в глубине. Одно ясно — иногда Галина Васильевна считала на два шага вперед.

В конце рабочего дня опять позвонил Тит Семенович и предложил пойти вечером на концерт в Дом ученых. Галина Васильевна не чинилась, но и окончательного ответа не дала. Договорились, что он ей позвонит около пяти часов домой.

Она быстро закончила все свои дела. Посмотрела еще раз перед уходом Ручкину. Все, казалось, идет у нее благополучно, лишь цвет лица был чем-то ненормален. Вроде бы ничего необычного, а чем-то цвет лица ей не понравился. Галина Васильевна пощупала руки, посчитала пульс — температура еще была высокая. Некоторые, чтобы определить температуру, кладут ладонь на лоб, а она, как и многие доктора, предпочитала прикоснуться к коже рук, чуть пониже локтей.

У Марины ничего не болело, все, что было назначено, проводилось. Капельница стояла рядом с кроватью и в ритме приблизительно шестьдесят капель в минуту в кровь подавались различные снадобья. Затем она проверила на сестринском посту, все ли записаны назначения и отметки их выполнения по времени. Назначения были расписаны по часам, и после каждого исполнения сестры ставили крестик и свою подпись.

Убедившись, что все в порядке, что все идет своим чередом, Галина Васильевна, не заходя в ординаторскую, заторопилась в раздевалку.

По дороге она купила хлеб, масло, сахар, кефир, какие-то крупы, мяса уже не было, сыр только плавленый, а колбаса столь непрезентабельного вида, что ни того ни другого брать ей не захотелось. Но зато она смогла приобрести несколько банок редких нынче маринованных огурцов, консервированной фасоли в стручках и одну банку непонятного салата с диковинным заморским названием. И уже абсолютно перегруженная, как мул из какой-нибудь восточной сказки, не удержалась около самого дома, решила в овощном магазине купить еще и картошки. Сумка была очень тяжелой, и Галина Васильевна даже обрадовалась, что картошки в магазине не оказалось.

«Теперь прямо домой. Хорошо бы еще в молочный забежать… Да уж ладно, обойдутся. Быстро мне сегодня удалось провернуть магазинную операцию. Я еще и обед успею состряпать на два дня. А что бы мне надеть?.. Дома подумаю, посмотрю. Хорошо бы в парикмахерскую… И так хорошо…»

Она ворвалась в дом. Сумки сразу же занесла на кухню. Переоделась в домашнее платье. Шумели кастрюли, лилась вода, горел огонь на плите, летели какие-то очистки, ошметки, шелуха. Все слив, свалив, уложив в разные емкости, что надо поставив на огонь, ненужное выкинув в помойное ведро и раковину, Галя притащила к ванне телефон, погрузилась в чуть зеленоватую пенную воду.

И когда расслабленно вытянулась в приятной, теплой, ароматной воде так, что за облаком пены, окружившим ее лицо, ничего не было видно, кроме потолка прямо над ней перед глазами, когда разнеженно откинула голову в резиновой шапочке затылком в воду, только тогда она подумала: «Я же с ночи сегодня, не спала, устала… Совсем забыла. Марина ничего, наверное, а я устала все-таки. Пятнадцать лет назад я и не вспоминала в подобных случаях, что ночью была в больнице. Порхала: больница, дом, гулянье… Пятнадцать лет назад Володька уже был. Тогда не до усталости было. Все же не могу я себе отказать сейчас в этом чудачестве. Вот ведь они все время где-то бывают, кого-то видят, а я все время, я-то все время дома… И нигде, никуда… Неужели я не могу себе позволить хотя бы маленький, вот такусенький зигзаг?! Больные, больные, больные, сын, муж, муж, сын и опять больные, больные… Ну хоть что-нибудь! Ну, когда, спрашивается, я последний раз в кино была?! Могу я позволить себе хоть раз в году разрядку маленькую?! Ничего — поедят без меня. Может, вечером забегу еще в больницу — посмотрю Марину. Или это я себе алиби готовлю? Надо быть осторожнее. Еще неизвестно, чем все кончится. А к чему он клонит?.. К чему. К чему… Наверное… Может, не надо ничего?.. Может, лечь в кровать, поспать, отдохнуть… В конце концов, все кончится отчаянной трепкой нервов и опять… Сказать, может, Володе?.. Нет. Нервировать его неохота. Не говорить? — узнает, еще хуже будет. Все равно — не буду говорить.

У меня девочка тяжелая — все основания пойти в больницу. Нет у него оснований не верить мне. Не было. Пятнадцать лет безупречной службы ему. По-моему, я засыпаю. Надо вылезать. Неохота. Колготки-то хоть целые? И то хорошо…»