Марсель Байер - Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Еще несколько шагов. Вот «Интершоп». Потом бюро «Интерфлюга», с многообещающим рекламным слоганом: «Приятного полета на хороших условиях». А рядом — яркая реклама сигарет уже из другого мира — безумный плакат: элегантный молодой человек протягивает пожилой даме, похожей на любовницу вампира, открытую пачку, а внизу пророческое воззвание: «Test the West». А под ним стоит пограничник (не плакатный, настоящий), который должен охранять все эту абракадабру. Посетитель, которым являюсь я, укоризненно качает головой. Безумные времена.

Я так же несовершенен, как и моя страна. Моя страна так же несовершенна, как и я. Это делает нас похожими. Это разделяет нас.

Сверкающее многообразие Запада, скромная простота Востока — где тут я, спрашивает себя посетитель: многообразно простоватый?

Однако, судя по всему, некоторая дезориентированность входит в состав музейно-воспитательного концепта, ведь она полностью ввергает нынешнего посетителя в положение тогдашнего путешественника: блуждание в путанице из вывесок, обрывочных фраз, слухов. Снова и снова, и в этом помещении тоже, акустические эффекты, которые объясняют все — и ничего. Как эта песенка из кабаре, ровесница Стены:

На пластинке трещинка, и обрывок заключительной строки удваивается, утраивается, умножается: «ша, столица».

Для дальнейшего продвижения следует обратить внимание на то, что напечатано мелким шрифтом. Иначе вконец запутаешься. Ибо и тут, и там постоянно говорится только о «Берлине»: Берлин благотворен! — Берлин приветствует своих гостей! — Берлин стоит поездки. — Берлин ночью… — Берлин — это Берлин! Да — только, спрашивается, какой?

Насколько укоренилось разделение, видно по тому, что каждая из половинок преподносит себя как подлинный Берлин, Берлин настоящий. Pars pro toto — часть считает себя целым, по умолчанию выносит другую половину за скобки и тем самым санкционирует разделение. При этом великодушно отказавшись от некогда украшающих — пусть и не особо помогающих ориентироваться — эпитетов: демократический Берлин; свободный Берлин — Восточный Берлин; Западный Берлин. Нет, теперь так: Берлин. Берлин: как тот, так и этот. И: ни тот, ни этот.

Мы достигли точки, эрогенной зоны объединения — исторически нейтральной полосы. По затылку пробегают торжественные мурашки. Итак, вот что было в двадцатом веке местом немецко-немецкого единства, убежищем: продуваемый сквозняком, выложенный коричневым кафелем, искусственно освещенный кусок вокзала. Значит, здесь…

Только соберется посетитель задержаться здесь, чтобы как следует проинспектировать это неповторимое историческое место, это средоточие традиции, как его прогонит очередная музейная табличка: «Останавливаться запрещено».

Если отсюда спуститься в катакомбы Фридрихштрассе, там будет аттракцион особого рода. Отважным посетителям музея предлагается поездка по шестой линии метро: поездка по дороге ужасов! Подземный поезд минует расположенные под восточной частью города станции «Ораниенбургские ворота», «Северный вокзал», «Стадион всемирной молодежи» — призрачно пустые, закоптелые и тем не менее блеклые от освещенных неоновыми трубками перронов, без входа и выхода. Жизнь покинула эти станции дороги ужасов.

Но мне хоть бы что, и через несколько ступеней я оказываюсь на воле, вернее, наоборот, на хорошо охраняемом перроне «А» для поездов дальнего следования.

Голуби как заведенные семенят вдоль пустого перрона. Выглядит так, будто их непрерывно клюющие пустоту головки хотят склевать невидимую стену. Но это, пожалуй, только видимость. Ведь у них долгосрочная небесная виза. Тем не менее их сюда тянет. Целыми стаями. По большей части они нахохлившись сидят вверху, под куполом, где скапливается тепло. Как на всех европейских вокзалах. Серые, вроде как невидные, они повсюду оставляют за собой следы: белый, разбрызганный голубиный помет.

С голубиной перспективы, с высоты птичьего полета то, что внизу — однозначно промежуточный вокзал. По крайнее мере, по расписанию через этот вокзал, закрытый для внутренних перевозок, проходят и международные поезда дальнего следования: «Ленинград — Кельн», «Москва — Варшава — Париж»…

Под землей шестая западноберлинская линия метро делает вокзал Фридрихштрассе к тому же пересадочной станцией. Его называют также башенным вокзалом, то есть вокзалом с путями, пересекающимися на разных уровнях. Но по внутреннему чувству, когда стоишь тут и мерзнешь, я бы назвал его депо.

Последнее относится и к проходящей здесь городской железной дороге. В этом отношении вокзал даже двойное или спаренное депо. С двух сторон заходят в тупик и расходятся в разные концы света главные пути городской железки: до Кёнигс-Вустерхаузена, Эркнера, Штраусберга, Бернау, Ораниенбурга, а по другую сторону — до Ваннзее, Лихтенраде, Фронау. Кому куда.

Короче, подытожим: пограничный вокзал Фридрихштрассе для поездов дальнего следования — это пересадочная станция, включающая в себя промежуточный вокзал, а также спаренное или тупиковое депо в форме башенного вокзала.

Сюда, на перрон «А» для поездов дальнего следования вокзала Фридрихштрассе девятого марта 1931 года прибыл в Берлин американский киноактер Чарльз Спенсер Чаплин, известный всему миру как Чарли Чаплин. Большой вокзал: заграждения, газетные фотографы с юпитерами. Внизу, на Фридрихштрассе, невзирая на снег и дождь, тысячи берлинцев…

На фото изображен безбородый господин с проседью, в ладно сидящем костюме — в сопровождении своего секретаря мистера Робинсона и японского слуги.

Как-то… явление и облик великого мима не очень совмещаются с теми живыми, стрекочущими черно-белыми целлулоидными кадрами, которые тут же возникают в голове у посетителя при упоминании имени Чарли Чаплина. Так что, возможно, момент прибытия Чаплина в Берлин он представляет себе совсем иначе.

Совсем не на огромном вокзале, совсем незаметно протискивается маленький помятый человечек из своего купе с двумя большими чемоданами. Вначале он думает, что ему это приснилось. Пустой темный перрон: Берлин. Бледное, удивленное лицо, под носом приклеенные черные усики. Тросточку-зонтик он повесил себе на шею, чтобы освободить руки для чемоданов. Так и идет вперевалочку к выходу. «Паспортный контроль ГДР». Чаплин сдвигает черный котелок на макушку, выворачивает карманы брюк, в ужасе охлопывает ладонями сюртучок, сердце его колотится. Знаменитый взгляд немого кино в камеры лиц! Ах, вот его мина просветляется. Нашел! В огромных штиблетах, естественно — как же иначе. Теперь ничто больше не сможет его опечалить. Никакие препятствия. Проход… узковат для его чемоданов? И тут следует коронный номер Чаплина! Один чемодан он толкает перед собой, взбирается на него и подтягивает крюком зонта второй, который затем, тщательно уравновесившись, поднимает над головой, ставит, ногой проталкивает дальше; перемещается на него, снова подтягивает крюком зонтика оставшийся позади чемодан… и так далее.