Марсель Байер - Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Семнадцатое июня 1986 года. Как и каждый год, у меня семнадцатого июня день рождения. Я хочу отпраздновать его с друзьями в восточной части Берлина, на той стороне — на площади Кольвиц, где коктейль «Зеленый луг» особенно дешев. Полночь наступает быстро, и мне надо спешить обратно, к переходу «Морицплац». По-прежнему жарко, хотя всего час назад отгремела гроза с обильным ливнем. Не дойдя две дюжины шагов до пограничного перехода, мои друзья останавливаются перед огромной лужей на неровном дорожном покрытии, как будто это озеро и море и впрямь непреодолимо. Они прощаются со мной. Один невысокого роста и уже не так молод. Он зачесывает волосы назад и в своих подвернутых джинсах похож на румынского дальнобойщика. Второй — рослый, такой Ален Делон для бедных, то есть для меня, и сегодня вечером он снова слишком много пил, не только со мной. Те полчаса, на которые я из-за него опоздала, мне уже одним прыжком через лужу не наверстать.

Вы опоздали, говорит пограничник на переходе «Морицплац».

Я знаю, говорю я и оборачиваюсь, даже как-то изящно. Оба силуэта на той стороне лужи мне машут. Маленький машет чаще.

Вы опоздали на полчаса, говорит пограничник и вдается в подробности: а где любовники лучше — на Западе или на Востоке?

Я даю правильный ответ и получаю разрешение перейти границу.

Сентябрь 1987 года. Моей красивой подруге Б. из Берлина, столицы ГДР, дали визу на тысячу дней, и она хочет переехать в Гамбург. До сих пор она жила в Панкове. Свою визу она может получить на Фридрихштрассе, 219 в Западном Берлине. Там специальное отделение, где свои визы получают как граждане ГДР, так и иностранцы. Моя подруга Б. на Западе всегда робеет, даже в торговом центре «КДВ» на Курфюрстендамм. Поэтому я всюду хожу с ней. Когда мы приходим на Фридрихштрассе, 219, дождь льет как из ведра. Между деревянной и стеклянной дверями моя подруга скованно наклоняется к смотровому окошечку привратника, втянув голову в плечи.

Скажите, пожалуйста, где мне?.. Она откашливается и чуть не падает в обморок от страха. Но привратник указывает на меня, на мои волосы, мокрые от дождя и почерневшие пуще обыкновенного.

С вашей турчанкой, говорит он, вам надо подняться на четвертый этаж.

Весна 1991 года. Мою квартиру в Шёнеберге принудительно отремонтировал во время моего долгого отсутствия один усердный западный берлинец. По моему возвращению она оказалась непригодной для проживания. Все стены раздолблены. Унитаз стоит прямо рядом с кроватью, заваленной строительным мусором. Один благожелательный господин из магистрата по культуре, которому я расписала свою бесприютность, нашел, где меня приютить. Кольцо Маяковского, 46–48, бывшая вилла Гротеволя, в «городке» прямо рядом с районом Панков, где элита ГДР жила изолированно от народа, пока не перебралась в Вандлиц. Я поселяюсь в вилле Гротеволя в маленькой мансардной комнате, в которой незадолго до смерти жила и Ирмтрауд Моргнер. Живу в доме одна. По утрам, однако, являются, как и в прежние времена, шестеро служащих, которые наводят чистоту там, где не было грязно, а раз в неделю, по вторникам, несколько ветеранов Союза писателей ГДР идут по былой привычке в подвальную сауну, не удостаивая меня взглядом. Былые времена когда они были? Однажды вечером сижу я одна в бывшей гостиной Отто Гротеволя, и он, бывший председатель Социалистической единой партии Германии, обращается ко мне из телевизора. В документальном фильме о руководящей элите ГДР он держит речь о слиянии СЕПГ и КПГ. Дверь в примыкающую к гостиной ванную чуть притворена. Полы, как и стены, обиты синим велюром. Это неприятно, негигиенично. Из сада доносится шум. Я иду к окну, приставляю ладони к вискам, чтобы защитить глаза от бокового света, и вглядываюсь в темноту. Кто там? Никого нет, там только сад Йоханнеса Р. Бехера, за которым больше никто не ухаживает. На какой-то момент мне чудится, будто я осталась одна на всем белом свете. Тащусь наверх, к себе в комнату и запираюсь на два оборота, хотя я и одна. Включаю радио. Никто в ту ночь не поднялся за мной по лестнице, и все же, несмотря на это, на следующий день я съехала.

Апрель 1999 года. На приеме в Стокгольме он подходит ко мне, пересекая зал. Я уже не помню, почему я там оказалась, но помню, как люди расступились, пропуская его. Он невысок, но широк в плечах и угловат, как телохранитель, одет в клетчатый пиджак. И вот стоит он передо мной и повторяет свою приветственную фразу, поскольку я по-прежнему таращусь на него, как баран на новые ворота.

Я давно хотел с вами познакомиться.

Да, этот квадратный человек упорно продолжает стоять передо мной, а я ищу бейджик с его именем среди крупных клеток на его лацкане.

Гаук, говорит он, заметив мой взгляд, комиссия Гаука. Организация, отвечающая за документы «штази»?

Я все так же непонимающе пялюсь на него.

Не хотите ли вы разок взглянуть на свое личное дело? — спрашивает он, и кто-то рядом берет меня под локоть.

С тех пор как пала Берлинская стена, мой отец стал частенько повторять, что не прочь бы снова заглянуть в Зоннеберг, городок на юге тогдашнего округа Зуль, где он в возрасте восемнадцати лет отбывал армейскую службу. В апреле семьдесят четвертого, после шести месяцев строевой подготовки в Иоганнгеоргенштадте, отца перевели в подразделение пограничных войск ГДР, которое базировалось в маленькой уединенной казарме, расположенной в самом конце ухабистой деревенской дороги.

Мало что в жизни отец так упорно и вдохновенно ненавидел, как свою службу в Национальной народной армии. Приказы, субординация, борьба за власть, насилие, физические нагрузки — все было ему отвратительно, и полтора года вынужденного подчинения армейской структуре стали для него сущим кошмаром. Да еще бесконечные спортивные тренировки, ранние побудки, ежедневная чистка сапог — от этого, понятное дело, армия в глазах моего отца, тихого человека, не выигрывала.

«Я клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным солдатом», — гласил третий абзац военной присяги Национальной народной армии, и точно то же утверждала пятнадцатая страница пособия по воспитанию солдата, которое выдавалось каждому новобранцу ННА, как нарочно в переплете из серой ткани.

Несколько лет назад мои родители переезжали из квартиры в загородный домик, и отец нашел свой экземпляр пособия «Как быть солдатом» в пыльной картонной коробке на антресолях.

«Солдат Руш» — написано неуклюжим юношеским почерком на внутренней стороне обложки. Примечательно, что отец расписался именно там. Переверни он страничку, так увидел бы, что расписаться следует в предназначенном для этого месте, в поле «солдатский справочник выдан такому-то», оформленном по-военному строго. Отмеченная строка, однако, пустовала. Нет, отец не проглядел это, не бойкотировал. Он просто-напросто не открывал эту книгу.