Валентин Гнатюк - Перуновы дети

– Да, конечно, но из меня плохой ценитель, в стихах совершенно не разбираюсь, – ответил Чумаков. Он не мог сказать женщине, посвятившей всю свою жизнь памяти мужа, что его стихи откровенно слабы. Но Галина Францевна не знает языка и никогда не узнает о поэтической ценности стихов «величайшего поэта эмиграции». Она посвятила жизнь великому человеку, и этим счастлива, это её основа, стержень, движущая сила. Надо бы похвалить стихи, но Чумаков не любил врать.

– Знаете, – сказал он, – мне понятна историческая ценность книг Юрия Петровича. Те сведения, которые он приводит в своих статьях, невероятно важны, во многом – уникальны. (Здесь Чумаков был искренен: некоторые данные из книг Миролюбова просто поражали.) Поэтому, – продолжал он, – я хочу выразить вам величайшую благодарность за то, что смогли сохранить и издать наследие мужа. Вы великая женщина, и мы преклоняемся перед вашим подвигом.

– Нет-нет! – протестующе взмахнув руками, смущённо засмеялась Галина Францевна. – Я только «маленькая Галичка», великий человек – это Юра. Ещё тогда, в семидесятом, он сказал: «Передашь мои книги на Родину, когда там не станет большевиков». Разве кто мог представить, что такое возможно? А теперь скажите, что он не великий пророк!

Глаза старой женщины горели, она гордилась Юрой. Чумаков стал подробнее расспрашивать о Миролюбове, о его привычках, характере.

– Любил бывать в компаниях, – отвечала Галина Францевна, – обсуждать исторические и философские вопросы. Пил редко, курил, но в последний год, по совету врачей, бросил. Вообще его можно назвать большим ребёнком, по-детски обидчивым и вспыльчивым. Порой Юра был нетерпим и даже жесток… – Старая женщина вздохнула. Глаза её подёрнулись пеленой давних воспоминаний, казалось, она даже забыла о присутствии Чумакова, вся уйдя в прошлое. – Однажды в Сан-Франциско нас пригласили в гости, – продолжала Галина Францевна. – Я приготовила платье для себя и костюм с галстуком для Юры. Он вошёл в комнату, взглянул на одежду и вдруг вспылил: «Я должен идти в этом костюме? Для себя ты приготовила такое красивое платье, а я – в этом?» Схватив галстук, он в сердцах швырнул его на кровать.

По моим щекам побежали горькие слёзы обиды.

«Юра, почему ты кричишь на меня?! Не нравится этот галстук, возьми другой, но почему ты позволяешь себе на меня кричать? Ради тебя я пошла против своей семьи, мнения родных… Я ведь всё время работаю, очень тяжело работаю, и всю жизнь, по сути, посвятила только тебе. Почему же ты так ко мне относишься?!»

Он посмотрел на меня, помолчал, остывая, потом проронил: «Потому что я идиот…»

Характер у Юры был тяжёлый, и мне приходилось с ним непросто, но что поделаешь, он ведь был гений!

Чумаков согласно кивнул головой, промолчав о том, что даже гению не позволено быть эгоистичным и высокомерным по отношению к самому близкому человеку.

Они проговорили допоздна.

На следующий день Галина Францевна, как радушная хозяйка, предложила посмотреть город.

– Но вам, наверное, это будет тяжело? – осведомился Чумаков.

– Пустяки! – махнула рукой «бабушка». – Мне всё равно нужно прохаживаться, а если устану, посидим где-нибудь. Вы непременно должны увидеть наш знаменитый Ахен-Дом, ратхаус, марктплац, как же быть в нашем городе и не посмотреть? О нет, пойдём обязательно, тем более что с вашим приездом установилась замечательная солнечная погода, а перед этим всё время шли дожди и дул резкий ветер…

К удивлению Чумакова, старушка действительно довольно споро ковыляла рядом, опираясь на его локоть. То и дело останавливаясь, она указывала палочкой, с увлечением исполняя роль экскурсовода.

Полюбовавшись массивным зданием ратуши, похожей на замок, увенчанный шпилеобразными башенками, направились к ахенскому собору, который по-немецки именовался просто и понятно «Дом». Они шли мимо почерневших и позеленевших за двенадцать веков стен, мимо чугунных решёток и оград, помнящих тонкое пение арбалетных стрел и звон клинков, свист пуль и дробный цокот картечи, оркестры мирных времён, а также музыку военных бравурных маршей и чёткий ритм эсэсовских сапог по этим древним каменным плитам.

Пройдя ворота, оказались в прохладном сумраке прямоугольного помещения, на стенах которого, подсвеченные лампами, висели схемы расположения собора и прилегающих зданий, объявления о времени и порядке посещения, проведения экскурсий и прочая по-немецки детальная информация.

Через следующие двери вошли в собственно храм, центральное помещение идеально круглой формы, стены которого возносились вверх на тридцатиметровую высоту, венчаясь расписанным изнутри куполом. Восемь мощнейших мраморных колонн, соединённых арками, образовывали восьмигранник. Пол, в тон колоннам, был выстлан мозаикой зеленоватых оттенков. Во всём этом огромном пространстве ничего не было, только сверху на толстых цепях опускалась люстра, да справа от алтаря на постаменте возвышалась Дева Мария с Младенцем. Сам алтарь проступал из полумрака сдержанным великолепием и цветной мозаикой витражей.

Прохлада, полумрак и покой резко контрастировали с тёплым солнечным днём улицы, толстые каменные стены надёжно отгораживали внутренний мир обители, как бы храня само законсервированное Время.

Между восьмигранником и внешними стенами оставалось ещё довольно пространства, в котором размещались старинные деревянные кресла для посетителей. Проходя мимо, Чумаков потрогал высокие и прямые дубовые спинки. И здесь только заметил, что кресла стояли лицом не к алтарю, как обычно, а к входу.

Всё разъяснилось, когда Галина Францевна, указав пальцем вверх, шёпотом сказала:

– Вон там, на втором ярусе, прямо над входом находится трон Карла Великого…

Таким образом, все посетители, как и подобало верноподданным, проходили под троном, попираемые стопами божественного владыки. Сидящие внизу также должны были лицезреть короля, не смея показать ему спину. Из двух царящих здесь символов величия – царского и Божеского – предпочтение отдавалось первому. Так, впрочем, было всегда, – для избранных Бог существовал лишь постольку, поскольку освящал их власть.

Заглянув в одну, вторую капеллу с редкими посетителями, Чумаков с Галиной Францевной покинули Ахен-Дом и медленно пошли по улочке.

Может, сказалась дорога, перемена климата или отсутствие тренировок, но нога всё больше давала о себе знать. Усилившаяся хромота, которая вначале была почти незаметна, не ускользнула от глаз опытной медсестры.

– Что у вас с ногой? Вы совершенно не похожи на человека с артритом, однако нога у вас болит серьёзно, я вижу.

– Старая рана, после операции, – не стал распространяться Чумаков.