Владимир Лорченков - Русские женщины (47 рассказов о женщинах)

— Ты мне каждый день говоришь, — сонно соглашается Кэт. — И всё правильно говоришь. Я бы на твоём месте примерно то же самое говорила. Но этот «Чёрный Проклятый Дом» оказался таким замечательным местом! Во-первых, делать журнал, за который не стыдно, по нашим временам немыслимая роскошь, всё равно что к Маргарите на свидания бегать, ни единой души Мефистофелю так и не продав. А во-вторых, там же натурально заповедник гоблинов. В смысле, совершенно прекрасных придурков — таких же, как я, только ещё хуже. В смысле, круче. Не знаю, как до сих пор без них жила. По утрам просыпаюсь в семь. Если по уму, надо бы ещё раньше, но тогда я просто сдохну. Я, конечно, и так сдохну, но не сразу. А немного погодя. Так вот, просыпаюсь каждый божий день в семь утра — это я-то! Ненавижу всё живое. Хуже зомби, потому что меня даже чужие мозги в этот момент не интересуют. Ни за что не стану такую гадость жрать. Только кофе, да и то скорее от отчаяния: и так всё плохо, а тут ещё полную кружку вот этого горького чёрного залпом, как пулю в висок. И пока бреду на кухню, проклиная всё сущее, вдруг вспоминаю, ради чего поднялась. Что сначала, конечно, всё будет плохо, потому что кофе горький, вода мокрая, а ещё одеваться — господи, как же я ненавижу одеваться, хоть в одежде спать ложись, чтобы одной пыткой с утра меньше. А впереди ещё метро — без комментариев, мы все понимаем, что это такое. Но потом-то, потом! Потом я всё-таки приду на работу, и там будут все мои прекрасные придурки. Танька, Ваня, Салочка, Морковна. И Лев Евгеньевич, если очень повезёт, выйдет из кабинета к нам пить кофе. И кааак начнёт свои байки рассказывать…

— Кто-кто тебе байки рассказывает? — изумлённо переспрашивает Веня. — Что за Лев Евгеньевич? Это Крамский, что ли? Я с ним пять лет в новостях проработал. Чудовищный зануда. И вообще чудовище. Вида ужасного к тому же.

— Ну так, наверное, ему с вами было скучно. А с нами интересно, — пожимает плечами Кэт. — Вот он и пошёл байки травить. Любой нормальный человек — переменная, а не константа. А то бы застрелиться можно было.

— Ну, не знаю. Нормальный человек, может, и переменная, а у Крамского на лбу написано, что он константа. И послан человечеству в наказание, уж не знаю за что. Может, как доплата за Содом и Гоморру? В небесной канцелярии подбивали баланс, поняли, что огонь и сера — это было недостаточно сурово, и быстренько отправили на землю Крамского. Но почему-то не на берега Мёртвого моря, а в Москву. Промахнулись, что ли?.. Слушай, а мы точно говорим об одном и том же человеке?

— Понятия не имею, — сонно улыбается Кэт. — Но всё-таки фамилия, имя, отчество, профессия. Многовато для совпадения. Да брось ты, в самом деле. Может, у человека просто плохой период в жизни был, когда вы вместе работали. А теперь всё прошло. Он правда прикольный. И между прочим, бывший художник-авангардист. При советской власти это был такой экстремальный спорт, для самых безбашенных. Он к памятникам Ленину ангельские крылья приделывал — самодельные, из марли на каркасе. И картины рисовал — египетские мумии в пионерских галстуках, рабочие с картофелем вместо лиц, члены Политбюро парят ноги в тазиках, а глаза у всех светятся таким инопланетным белым огнём. А когда СССР развалился и всё разрешили, бросил это дело — стало неинтересно. Вот тебе и зануда.

— Ну ты даёшь! — восхищённо вздыхает Веня. — Крамский! Клеит ангельские крылья памятникам! Мумии в галстуках, картошка, ноги в тазиках. Вот это импровизация! Что у тебя в голове делается, дорогой друг?

— Голова головой, а ты погугли, — пожимает плечами Кэт. — Про свои картинки он нам не рассказывал, я их сама нашла на сайте какой-то американской галереи. Или немецкой? Один чёрт.

— Слушай, а что за байки Крамский вам травит? Я же Левгеньича тоже немножко знаю. И, честно говоря, совершенно не могу вообразить его выступление в этом жанре.

— Ннннуууу… Да чёрт его знает, — зевает Кэт. — Такой, понимаешь, экзистенциальный поток сознания: пока слушаешь, просто ах, а потом хрен перескажешь.

Диспозиция теперь такова. Бо сидит за рулём, Кэт лежит на заднем сиденье, прикидывая, что делать с ногами, которые внезапно стали слишком длинными и не помещаются никуда. Хоть в окно их высовывай. А кстати, это мысль.

— Ты что творишь?

— Да вот, подумала: у меня такие прекрасные новые сапоги. Надо бы воспользоваться случаем и показать их всему городу. При бледном свете фонарей, например.

— Не стоит, — мягко говорит Бо. — Предположим, сегодня неподходящий для этого лунный день.

— Аргумент, — вздыхает Кэт. — Ладно, тогда поехали побыстрее. Потому что я тут у тебя совершенно не помещаюсь — так, чтобы лежать. А не лежать бессмысленно. Зачем тогда вообще жить, если усталому человеку прилечь нельзя?

— Бедный ты мой усталый человек. Слушай, а они все действительно такие кайфовые, как ты рассказываешь?

— Кто — они? Сапоги? Ещё бы! Все два.

— Да ну тебя! Твои коллеги. Включая эту всклокоченную рыжую тётку, которая сидит у окна, — как её? Морковна? Ну, которая начала орать, когда я за тобой зашёл. Что-то она мне как-то совсем не понравилась. Я дурак? Чего-то не понимаю?

Кэт не отвечает, потому что спит. И будет спать до самого дома, пока худосочный Бо не предпримет очередную провальную попытку вынуть её из машины и отнести на руках хотя бы до подъезда. Потому что на пятый этаж без лифта — это уже перебор, даже с точки зрения благородного рыцаря, чья дама сердца весит, скажем так, несколько больше, чем два пакета с едой из супермаркета, с которыми он обычно вполне неплохо справляется.

— Ой, нет-нет-нет, уронишь, я сама, — сонно смеётся Кэт и выбирается из машины, а потом они идут обнявшись сквозь синюю гущу тьмы, слегка разбавленную топлёным молоком фонарей.

— Понимаешь как, — внезапно говорит Кэт, остановившись на лестничной площадке между третьим и четвёртым этажом. — Та же Морковна, кажется, вообще никому, кроме меня, не нравится. Зато она — поэт, причём настолько странный и сложный, что даже не могу сказать, хороший ли. Но какая разница, все поэты зачем-то нужны, иначе бы их не было. Особенно Морковны; с таким характером, как у неё, без дюжины ангелов-хранителей среди людей не выжить. Совершенно не важно, нравится она тебе или нет. И все остальные. Ты же с ними не работаешь. А я работаю. Целыми днями в одном помещении сижу. И кофе вместе пьём, и обедать ходим. Что, впрочем, пустяки. Важно, что журнальчика нашего распрекрасного не будет, если мы не станем одним целым — на то время, пока его делаем. Больше, чем пресловутой «командой», натурально одним существом, с ясной целью и твёрдым намерением. Не могу же я вот так, с утра до ночи, с какими-нибудь скучными придурками одним существом становиться. И поэтому они — кайфовые. Буквально лучшие люди на земле. Я так решила. Моё слово твёрдо. И знать ничего не желаю.