Владимир Лорченков - Русские женщины (47 рассказов о женщинах)

— Ничего себе постановка вопроса! — Бо озадаченно качает головой.

— Ну а как ещё? — Кэт снова сладко зевает. — Это же моя жизнь. Как скажу, так и будет. Собственно, уже есть.

— А Крамский, между прочим, действительно совершенно офигительный тип, — сонно бормочет Кэт, наматывая на себя оба одеяла. — Хоть и с прибабахом. Ну а кто без? Я же правда его картинки в Интернете нашла. И ещё почитала воспоминания друзей юности, сейчас многие о тех временах пишут. По всему выходит, Крамский наш очень крутой чувак был. А значит, и остался. Такие штуки — они же никуда не деваются. Они всегда навсегда.

— Тихо, — говорит Лев Евгеньевич, — помолчите, пожалуйста.

«Если, конечно, уровень вашего примитивного сознания позволяет контролировать речевой аппарат хотя бы на протяжении нескольких минут, в чём я, по правде говоря, сомневаюсь» — эту вполне обычную в его устах фразу шеф-редактор почему-то произносит про себя. Будем считать, по причине лирического настроения, наступившего столь внезапно, что Лев Евгеньевич пока не понимает, что с этим следует делать. И как себя вести. Ему хочется плакать и одновременно скакать на одной ножке. И ещё — кого-нибудь обнять. А это уже, будем честны, ни в какие ворота.

Лев Евгеньевич прислоняется лбом к холодному стеклу. За окном идёт снег, который он ненавидит с детства, с тех самых пор, когда родители привезли его из Ташкента в Москву и сказали: «Теперь наш дом здесь». И даже толком не потрудились объяснить столь нелепый выбор нового места жительства. Ужасно тогда на них обиделся. И зиму невзлюбил. И вот она опять началась. Что вполне закономерно: как-никак на дворе середина ноября. «Удивительно другое, — думает Лев Евгеньевич, — какого чёрта я этому рад?»

И открывает окно. И свешивается наружу — не по пояс, конечно, но всё-таки изрядно, так что у рыжей Таисьи Марковны начинает кружиться голова, она отворачивается и пропускает дивное зрелище: грозный, вечно угрюмый шеф, человек-футляр для хранения самого злого в мире языка, высовывает этот самый язык и ловит на него снежинки — одну, другую, третью.

— В детстве у меня был друг Сашка, — говорит Лев Евгеньевич, вероятно под воздействием этого психотропного средства, иных объяснений у его подчинённых нет. — И мы с ним мечтали стать полярниками. Надо же, я только что вспомнил! Причём не просто мечтали, а готовились к походу на Северный полюс. Идея, ничего не скажешь, смелая — с учётом того, что жили мы тогда в Ташкенте. И снег видели только в кино. Нам говорили, что он холодный, как мороженое, но поверить в это было непросто. Такое абстрактное знание, совершенно неприменимое в практической жизни. Однако из кинофильмов мы твёрдо уяснили, что по снегу передвигаются на санках. И стали их строить. И даже построили нечто — не санки, конечно, а, можно сказать, платоновскую идею санок, по крайней мере, более предельного обобщения я и вообразить не могу. Думаю, наши санки и по снегу особо не скользили бы, потому что вместо нормальных полозьев у них была идея полозьев. Платоновская, конечно же. Какая ещё. Но мы как-то умудрились нагрузить эти санки доверху и дотащить их по тротуарам почти до самой городской окраины, где они всё-таки развалились, и мы остались на груде обломков с охапкой отцовских свитеров и семью банками консервов, — по нашим расчётам, этих припасов должно было хватить до самого полюса, штурм которого, увы, не удался. Или всё-таки удался? Просто растянулся во времени. Выходили мы из Ташкента, и что же? Сашка сейчас живёт в Эдмонтоне, на самом севере Канады. А я — тут, в Москве. Результат не блестящий, до Сашки мне далеко, но всё-таки почти полпути я уже проделал. А жизнь всё ещё впереди, по крайней мере некоторая её часть… Внимание, вопрос: зачем я вам всё это рассказываю? Правильный ответ: понятия не имею. Кажется, мне просто надоело прикидываться вашим начальником. Что, впрочем, не отменяет того факта, что ваша тоскливая возня с Масоалой должна триумфально завершиться хотя бы к пяти, а не за полчаса до полуночи. Спасибо за внимание.

И, не обращая внимания на округлившиеся глаза и приоткрывшиеся рты сотрудников, возвращается в кабинет.

— Отлично, — говорит Кэт, — просто отлично. Ну а как ещё, по-твоему, мы можем жить?

— Да как угодно можете, — смеётся мама Тами. — Вы у меня в этом смысле вполне всемогущие.

— Именно! — радуется Кэт. — Но мы же не просто всемогущие. Мы ещё и умные! Поэтому из всего доступного нам многообразия возможностей выбрали самую простую и приятную: отлично жить. Даже удивительно, что ты сомневаешься.

— Это всё из-за вашей квартиры. Ты же знаешь, я невзлюбила её с первого взгляда. Ненавижу эти советские хрущёвки, сама в такой выросла и счастлива там не была. И теперь думаю: ну как в такой гнилой норе можно «отлично жить»? И подозреваю неладное. Например, что кто-то из вас уже давно сидит без работы и вы просто не можете позволить себе жильё получше. И конечно, ничем не могу помочь, зато исправно морочу тебе голову. Прости.

— На самом деле имеешь полное право, — говорит Кэт. — Ты у меня и так какая-то подозрительно вменяемая. У всех мамы как мамы, истерят с утра до вечера, требуют, чтобы всё немедленно стало, как им хочется, ничего слушать не желают. А ты как с другой планеты, даже внуков срочно не требуешь. И не приезжаешь внезапно раз в неделю с проверкой, хорошо ли мы чистим унитаз. Я, знаешь, даже рада, что ты прикопалась хотя бы к нашей квартире. Появляется надежда, что ты всё-таки нормальная живая человеческая мама со своими причудами, а не безупречно функционирующий андроид, какая-нибудь экспериментальная модель Нексус — шестьдесят девять, которая всем хороша, но в любой момент может выйти из строя. И где тебя тогда чинить? Борька даже с утюгом через раз справляется, а я вообще технику только ломать умею, ты в курсе.

— Ну, если ты так ставишь вопрос, я могу ещё к чему-нибудь прикопаться, — оживляется мама Тами. — Просто ради твоего спокойствия. Например, к твоей причёске. Или к количеству серёг в каждом отдельно взятом ухе. Или начать ныть, что вам с Борей давно пора расписаться… Ох, нет-нет-нет! Не пойдёт. Чем такой дурой, лучше уж андроидом. Прости, детка. Я тебя подвела.

— Да ну, всё нормально. Стонов из-за квартиры вполне достаточно. Потому что любой нормальный андроид с хорошими электромозгами не нашёл бы, к чему тут придраться. Не где-нибудь на краю земли, а в Бабушкине. И до метро всего десять минут пешком, а не полчаса автобусом. Выходишь ночью на балкон, вокруг тихо и соснами пахнет — как будто за городом… Ну хрущёвка, да. И не ремонтировали её лет двадцать в лучшем случае. Так она и сто́ит соответственно. Четверть нашего общего дохода, а не половину, как могло бы быть. Представляешь, как приятно прокучивать разницу? И хозяйка отличная — ну, ты же сама её видела. Это, между прочим, огромное везение, все вокруг на своих лендлордов жалуются, прям волком воют; кого не послушаешь, так хоть на улице в палатке живи, лишь бы с московскими квартировладельцами не связываться.