Алексей Евсеев - Кукук

Привезли, однако, не в больницу, а в полицейский участок. Linden. [9] Linden (нем.) — район Ганновера. Начали обзванивать врачей. Несколько раз пересказывают ситуацию со мной. По всей видимости, их отсылают от одной инстанции к другой. В конце концов, договариваются с кем-то. Мне сообщают, что сейчас через какое-то время приедет врач. Предлагают что-нибудь выпить. Я отказываюсь. Сижу тупо около часа. Гляжу по сторонам: ничего интересного. На стене замечаю плакат «Карги» [10] «Карга» (фарси, ударение на первый слог) — многонациональное общество по работе с иностранцами; я в нём работал. : «Krisentelefon: Zwangsheirat». [11] «Krisentelefon: Zwangsheirat» (нем.) — Телефон доверия: принудительные браки.

Начал думать о детях. Два часа назад я отвёл Севу в школу на занятия гитарой. Что он подумает, вернувшись домой и не найдя меня там?.. Что с Настей? Начинаю плакать. Ухожу в туалет. Реву разве что не в голос. Возвращаюсь, предварительно обсохнув, и прошу наконец-то воды. Во рту дурной привкус. Женщина приносит мне пластиковый стаканчик из-под йогурта или кефира с доверху налитой водопроводной водой. Думаю, что мог бы и в туалете из-под крана попить. Делаю лишь один глоток.

Приехали врачи: женщина и мужчина. Поздоровались. Сначала очень долго общаются с полицейскими в другой комнате (я слышу отрывки разговора, ничего интересного), затем возвращаются ко мне. Вопросы-ответы. Заметно, что они больше наблюдают за мной, за моим поведением, нежели слушают мои россказни. Женщина постоянно смотрит в глаза. Я ей в ответ. Играем в гляделки.

Депрессия от всех этих ерзаний по открытым ранам взяла своё, разлилась по всему телу. Я лишь сдерживаюсь от того, чтобы опять не расплакаться. Врач-женщина отходит ещё раз переговорить с полицейскими. Врач-мужчина задаёт для проформы пару вопросов и оставляет меня в покое. Сидим, молчим.

Возвращается женщина и говорит, что меня сейчас отвезут в клинику, в которой есть отделение, специализирующееся на суицидальных случаях. Там мне помогут. Меня спрашивают — не против ли я. Я понимаю, что альтернативы опять не будет, и говорю, что нет, не против. Мне всё равно.

Меня отводят в соседний кабинет (тащусь туда, забрав с собой зачем-то стаканчик с водой) и вторично (уже более тщательно) обыскивают. Опять-таки ничего, кроме телефонной карточки, трёх жетонов для питерского метро да пары евроцентов, не найдено. Обыскивая, извиняются за эту необходимость. Тем не менее, мне очень неприятно. Чувствую себя глупо. Я же не вены резать собирался, не травиться… ножа, таблеток не припас, горЫ же у меня в карманах не найти. Выводят обратно в холл. Я опять не знаю, куда деваться с этим стаканом. Ставлю его на стол и забываю о нём. Сижу какое-то время, рассматриваю стенд со значками отличий полицейских. Через четверть часа уводят в кабинет начальника. На полу я тут же замечаю свои вещи. Кто-то съездил за ними к Тане. Зачем она отдала им сумку с компьютером?! Чтобы я потом к ней по этому случаю не заявился, что ли?!.

Мне дают мой кошелёк, из которого полицейские выудили медицинскую карточку. Я забыл её выбросить, покинув пределы Германии полгода назад. Говорю полицейскому, что она больше не действительна, объясняю почему. Мне отвечают, что разберутся.

Начальник участка сообщает мне, что заказал машину из клиники и через полчаса меня увезут в Вуншдорф. Говорит мне также, что по заключению врача я нахожусь в эдаком состоянии, что в любой момент готов броситься под трамвай — в том случае, если меня отпустят на волю. Он сожалеет о принятых против меня мерах. Желает мне всего доброго и советует после прохождения лечения уматывать (нет, не «уматывать», конечно, а вежливо «уехать») в Питер, оставив тем самым свою бывшую жену в покое. Так, он считает, будет лучше. (Я только что хотел оставить её в покое навсегда, так, чтобы потом не донимать её даже телефонными звонками, но мне этого не позволили…) Мне возвращают аусвайс и медицинскую карточку.

Врач-женщина говорит, что мне очень повезло: дежурный врач сегодня в больнице — выходец из Питера. Мы, мол, быстро найдём с ним общий язык.

Прибывают санитары. В комнате шефа скопилась толпа, связанная с моей историей: сам шеф, два полицейских, которые меня отловили, два, которые меня обыскивали в участке, два врача и два санитара. 9 человек. Чувствую себя неловко при такой-то процессии.

Was kostet das alles zusammen? [12] Was kostet das alles zusammen? (нем.) — Во сколько всё это обойдётся?

Беру свои вещи.

Все с сожалением смотрят на меня. Из-за того, что с каждым из них я уже пообщался, они, видать, чувствуют себя приобщёнными к моей персоне, замаранными в моей истории. Прощаюсь со всей группой одним кивком головы и следом за одним из санитаров выхожу на улицу.

Вдогонку слышу голос врача: Отделение 5.2!

Садимся в Krankenwagen [13] Krankenwagen (нем.) — машина скорой помощи. , поехали. Меня тут же начинает сильно укачивать. В скорой нет окон, не на чем сфокусировать зрение. Еду словно в холодильнике. Еле дотерпел до высадки.

Подъехали к пятому отделению, поднялись на второй этаж. A5.2. Не знаю, что значит буква «А»; 5 — номер здания; 2 — отделение.

Позвонили в запертую дверь. Вышел один из медбратьев. Большой, толстый, с кудрявой шевелюрой и редкой бородкой во всё лицо. Он попросил сесть в холле — подождать четверть часа.

Первое, что бросается в глаза в психиатрии, это, конечно же, повсеместная защита на окнах: замки, отсутствие ручек, штыри, торчащие из потолка (они предотвращают открытие форточек на угол, при котором можно было бы просочиться в отрытую щель). Не тюрьма, но есть, есть что-то от тюрьмы. Занавесочки да скатерти на столах мало что скрывают. Нужно сделать поправку: мы находимся всё-таки в цивилизованной стране и здесь ох как далеко до дикости российской психиатрии и уж тем более тюрем; в Германии с антуражем всё поцивильнее, поухоженнее, персонал пообходительней. Так что мне на эту тему лучше бы и заткнуться. Но т. к. я документирую собственные чувства, свои же ощущения и личные наблюдения, то просьба не требовать от меня объективности. Просто впоследствии услышу об аналогичных впечатлениях нескольких пациентов-немцев.

Медбрат спросил меня о наличии медицинской карточки. Я отдал её ему, предупредив о том, что последние полгода прожил в России и страховка, скорей всего, более недействительна. Милый толстяк ответил, что ответственные лица сами во всем разберутся, мне не стоит над этим ломать себе голову.

Пришёл обещанный питерский врач. Спросил по-немецки, на каком языке мы будем общаться, можно по-русски. Я сказал, что мне всё равно. Продолжили говорить в кабинете по-немецки. В сторонке сидел другой врач, рангом пониже, немец. Фрэнк, значилось на его нагрудном значке, высокий, лет сорока. Он ничего не спрашивал, лишь записывал. Я даже не смотрел на него.