Герхард Рот - Тихий океан

Они добрались до дома Ашера и, подпрыгивая на ухабах, покатили по узкой подъездной дорожке. У крыльца доктор остановил машину, выключил фары и закурил.

— Не хотите зайти? — предложил Ашер.

— Нет, лучше посидим на свежем воздухе.

Доктор молча выкурил сигарету, а потом продолжил:

— Здесь я редко встречаюсь с горожанами, — извиняющимся тоном произнес он.

Его-де беспокоит агрессия, она очень чувствуется в обществе. Либо они направляют ее против себя самих и против животных, либо против других людей. Настораживает, что во многих домах есть ружья, ведь местные жители любят поохотиться, или пистолеты, из которых убивают свиней.

— По крайней мере пневматическая винтовка есть у каждого, — сказал доктор. — Один стреляет из нее по голубям, другой — по снегирям, которые весной слетаются на молодые персиковые деревья, частенько стреляют и кошек. Вот сейчас бешенство — прекрасный повод.

Теперь, мол, можно застрелить первое попавшееся животное, и никто и слова не скажет. Стрелять разрешают даже детям и подросткам. Их в раннем детстве приучают к оружию, а потом они ждут не дождутся, когда же их возьмут на охоту.

— А на охоте они видят, как легко убить животное, и убеждаются в том, что его жизнь ничего не стоит, — добавил он. — Мне самому убийство внушает отвращение. Недавно ехал по дороге и заметил сбитого зайца. Вышел из машины и услышал его стоны. Я наклонился и попробовал его приподнять, но он так бился в судорогах, что мне пришлось его отпустить. Потом я подумал, что нужно избавить его от страданий, схватил его за задние лапы и ударил о придорожный камень. Потом достал нож и перерезал ему горло. Убийство вызвало у меня тошноту. Я положил зайца в багажник, а на следующий день отдал соседу.

Однако найдется немало таких, кто, убивая, испытывает наслаждение. Они могут часами сидеть и, перебивая друг друга, смаковать подробности охоты. Некоторые охотники ничем не лучше стариков из «Союза ветеранов». Молодые наследуют фанатизм отцов. Есть семьи, в которых смысл жизни составляет работа, а есть те, где от работы все отлынивают. Некоторые не отдыхали ни дня в своей жизни, вставали не позже пяти утра и, несмотря на безумную усталость, не ложились до десяти вечера. Они этим гордятся, и большинство их за это уважает. Но если в одной семье несколько сыновей и ферма достается одному, а другие находят себе какое-то ремесло, то начинается разлад. Ведь у сыновей, которые работают на стороне, бывает отпуск, выходные, праздники, больничный, да и после работы они редко так устают, чтобы только просто упасть в постель и заснуть. У них водятся деньги, они независимы, ездят на машинах, не то, что брат, который довольствуется трактором. А еще те, кто нашел работу на стороне, чаще всего воротят нос от крестьянского труда, а иногда его и презирают. К тому же молодого фермера не в полной мере защищает система здравоохранения: сначала он обязан заплатить доктору в руки наличными, Крестьянская больничная касса, хотя сама по себе немалое достижение, основана лишь недавно, и возмещает больному, как правило, чуть больше половины потраченной суммы. Да и в больнице крестьяне за первые десять дней лечения должны заплатить около двадцати процентов, а рабочие и служащие лечатся бесплатно.

— Всего хорошего, — неожиданно попрощался он, протянув Ашеру руку.

Оказавшись наконец дома, Ашер так осоловел от вина и усталости, что без сил опустился на ступеньку чердачной лестницы. Потом он отыскал ружье и пистолет и положил их на кухонный стол. Он прикасался к ним как к чему-то чуждому и непонятному. Он решил попросить Голобича снова их продать. Бессильно уронив голову на стол, он заснул, склонившись над ружьем. Чуть позже он проснулся и взобрался по лестнице к себе в чердачную комнату. Он подождет и посмотрит, что будет дальше. А потом напишет жене. Не исключено, что, открыв, кто он на самом деле, крестьяне его здесь не потерпят. Может быть, он вернется в больницу, может быть, переедет в другой город. С другой стороны, ему очень хотелось остаться, он и сам не знал, почему. Он проработал в клинике больше десяти лет и был квалифицированным и добросовестным хирургом. А потом по небрежности совершил ошибку. Все остальное развивалось по заведенному сценарию: патологоанатомы сообщили в больницу, делом занялась прокуратура, состоялось слушание в суде, появились статьи в газетах. Потом он расторгнул договор с больницей и переселился в деревню. Ему предложили принять его на прежнюю должность, если он будет отсутствовать не более, чем полгода, но в глубине души ему не хотелось возвращаться. Стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором возникали картины свадебного веселья и посещения больного, а в ушах почему-то звучал голос доктора. Так он и заснул.

На следующий день он проснулся с рассветом. На соседском дворе уже урчали моторы, а у Ашера раскалывалась голова. Ему вспомнился зверек под потолком в чердачной каморке, но что он там творит, его уже совершенно не волновало. Он порылся в аптечке, нашел таблетку от головной боли, раскусил ее и запил минеральной водой. Проспал он, вероятно, недолго. Он поглядел на часы: было около семи. Выйдя из дому, он удивился, что на улице не холодно. Над домом соседа тучи выгибались огромной золотисто-желтой дугой в извивах фиолетовых облачных узоров. Над ней простирались фиолетовые облака с красными полосами, терявшиеся в голубом небе. Обходя дом, он слышал, как в тени хрустит под его ногами лед. На юге, там, где на горизонте возвышались горы, небо отливало светло-розовым, в воздухе парили серые тучки, но, хорошенько приглядевшись, он заметил, что они медленно окрашиваются темно-синим. Он наслаждался, бесцельно созерцая небо. Потом он снова вспомнил о ружье и пистолете, вернулся в кухню, отнес их в свинарник и завернул в мешковину. Затем взял патроны и положил их туда же. Теперь, решил он, можно приглашать жену и дочь. Он позвонит им из магазина и расскажет, что произошло. Но, может быть, стоит подождать до вечера или позвонить под конец дня? Он оделся и запер дом. Перед ним, вдали, широко раскинулись горы, а облака над горами вздымались фиолетовыми волнами с золотыми гребнями, в молочно-голубой воздушной стихии, высоко-высоко, но так четко, что по сравнению с ними он ощутил себя крохотной мошкой. По пути он никого не встретил. У магазина стоял один-единственный мопед.

Дверь в доме Цайнера была приоткрыта, в кухне его жена собирала детей в школу и как раз заплетала косички младшей дочери. Старик еще спал. Хозяйка дома стала ему улыбаться, как в прошлый раз. Муж в хлеву, сейчас придет. Потом она поставила перед ним чашку ромашкового чая и бутылку.

— Это сливовица, — пояснила она и снова занялась детьми.