Роберт Ирвин - Пределы зримого

— Помочь тебе отнести все в гостиную?

Я широко улыбаюсь в ответ:

— Всем полить лепешки медом?

Глядя на их довольные физиономии, я делаю вывод, что Леви-Стросса они не читали. Мы несем в комнату чайные приборы, кофейные приборы, лепешки и домашнее печенье. Пока я была на кухне, успели прийти Пенни и все остальные. Женщины, собравшиеся у меня в гостиной, образуют что-то вроде круга света. Они сидят лицом внутрь этого круга в непорочном единении друг с другом, повернувшись спинами к обступившим их темным силам. Фразы из их разговоров проносятся через гостиную во всех направлениях, словно стрелы на поле боя, где сошлись и смешались в бою несколько армий.

— …как на поле боя…

— …вот мы и передавали эту рюмку для яйца друг другу; делать это нужно как можно быстрее и одновременно называть свое имя и имя того, кто тебе ее передал. Ну и ухохотались же мы, честное слово!

— Какие вкусные лепешки! Ты, наверное, потратила уйму времени, чтобы их испечь.

Разумеется, такой утренний прием — отличный повод продемонстрировать кулинарное мастерство хозяйки, но не говорить же об этом бесконечно. Предполагается, что я вежливо отшучусь, получив комплимент, и постараюсь мягко перевести разговор на любую другую тему: политику, искусство, общественную жизнь — в общем, на все, что угодно. Но я не хочу и не собираюсь уходить от темы приготовления лепешек и времени, проведенного за этим занятием.

— …уже получила черный пояс, и все потому, что перепутала и пошла заниматься тэквондо, думая, что это и есть знаменитое японское искусство составления букетов.

— …Значит, тем самым вы отстаиваете политику удаления матки?

Я не принимаю участия в разговоре. Мое внимание сначала приковывается к катышку на юбке Стефани, а затем полностью поглощается самой юбкой. Сумрачная центральная долина сбегает от пояса к коленям. Складки и гладкие — натянутые на колени — участки представляют собой изрядно пересеченный рельеф, чередующиеся скальные гряды и ущелья которого, в свою очередь, сбегают в большую долину. Высвеченные гребни и покрытые мраком впадины швов торжествуют, одновременно отрицая и прославляя природу ткани, их составляющей.

— Купила в универмаге «Монсун».

Стефани нервно смеется. Она заметила, как я смотрю на ее юбку.

Я молчу. Мне не хватает словарного запаса, не хватает системы символов и знаков, при помощи которых я смогла бы описать то, что вижу. Структура складок ткани, спадающей с колен Стефани, становится более свободной и менее напряженной, но от этого — не менее сложной в своих бесчисленных комбинациях. Вот она — Великая Тайна, ибо сквозь череду складок юбки Стефани я словно вижу Отпечатки Пальцев Всемогущего, оставшиеся на ее бедрах. Его Отметина — таинственный Знак Вещей — перетекает по неровностям ткани. Божественно Непознаваемый и Неописуемый, чей Знак вливает водопад и водоворот складок юбки в какой — нибудь желудь, из которого произрастает не дуб, но источенная ветрами скала, превращающаяся в золу погасшего очага. Я готова заплакать в своем экстазе. Огонь! Радость! Посмотрите на эти складки! Не шевели ногами, Стефани! Молчи!

— На распродаже. Большую часть интересных вещей уже раскупили, но вот эту юбочку я себе урвала.

Короткая пауза. Я судорожно гадаю, не пленили ли ее, в свою очередь, складки моей юбки? Но нет, мое чутье, мое ощущение реальности уверенно заявляет, что этого не произошло. Комочки пыли могут тысячами пробираться по ковру к ее ногам (что они и делают), а она их даже не заметит. Я смотрю на них и понимаю, что Стефани не может, да и не хочет видеть их. Я не такая, как Стефани, но, по ее собственному признанию, я отлично знаю, какая она. Она села чуть по-другому, и складки на ее юбке немедленно сложились в столь же случайный, хаотичный и в то же время — восхитительно гармоничный узор. Я поражена тем, как новые овраги и расщелины подходят к мощному геологическому образованию — центральному ущелью между ее ногами. Стефани смотрит на меня весьма озадаченно. И ей нет дела до складок.

Может быть, она гадает, не лесбиянка ли я: а иначе зачем мне так глазеть на нее.

— …нет, Розмари, я все-таки не понимаю, как у тебя это получается. Мне и письмо-то написать сил не хватает, а тут… Скажи хоть, ты не про себя пишешь? Э-э, только не говори, что герои твоей книги будут списаны с нас!

— …ну, он и говорит, что речь идет о том, какова роль Христианского благотворительного общества в Южном Лондоне, а я ему говорю: речь идет о том, что он вваливается ко мне домой и ведет себя как цирковая лошадь…

— …а тебя никто и не осуждает. Это — ну что-то вроде… посвящения в рыцари…

— …Жаль, что у меня ничего не получается: ни роман написать, ни лепешки испечь — такие, как у Марсии. Хоть бы на дельтаплане полетать или что-то в этом роде…

А может быть — она сама лесбиянка?.. С чего бы ей так забавно подмигивать мне? Или же — если она так же быстро соображает, как и я, — она могла догадаться, видя мое поведение, что я именно сейчас разрываюсь между двумя предположениями — лесбиянка она или нет, и, поняв это, она просто решила подыграть мне… нет, если бы она была способна к таким сложным логическим построениям, она бы догадалась, что на самом деле я и не думаю, что она может быть лесбиянкой, — так что вся эта витиеватая цепочка размышлений перечеркивает себя в один момент, словно ее и не было. К сожалению, вместе с нею утрачивается и единственный в своем роде, существовавший только в этот миг узор складок на ее юбке.

— …на этой теме она с ним и подружилась: будут ли люди слушать проповеди женщин-священников, и как их, кстати, называть. Что скажете насчет викаретки?..

— …что я могу сосчитать все волоски у него на груди. Так и сказала, а ему, бедняге, пришлось смеяться над этой шуткой.

— …тоже обязательно должна сходить. Мы с Марсией уже идем. Да, в галерее Хэйворда.

— …характер партизанской войны в Юго-Восточной Азии таков, что мы до конца никогда не знаем, кто прав и кто виноват. Военные преступления совершаются, как правило, обеими враждующими сторонами, и, по-моему, нам нет смысла соваться туда и судить их…

— …Проблема вот в чем: — где они, все жены и дочери Рембрандтов да Вермееров? Самая омерзительная черта этого направления голландской живописи — это собственническое отношение мужчины к женщине. Она для него — лишь объект обладания, наравне с коврами, собаками, вазами фруктов…

Я беру с подноса печенье, макаю его в кофе и, закрыв глаза, чтобы ни на что не отвлекаться, откусываю кусочек. Это отличный психологический эксперимент, позволяющий мне мгновенно перенестись в молодость, в кафе напротив колледжа, где я точно так же обмакиваю печенье в кофе. Это движение, этот запах, этот вкус заставляют меня вспомнить в мельчайших подробностях солнечный луч, упавший на чашку с блюдцем тогда, много лет назад, вспомнить отпечаток большого пальца на обложке какого-то романа, который я читаю за кофе, ожидая — ожидая, когда в кафе зайдет Филипп, когда закончится наводящий скуку учебный год, когда пройдут все годы подготовки к тому, чтобы исполнить свое предназначение, став наконец домохозяйкой, борцом против грязи. Запах и ощущение прикосновения пальцами к разогретой солнцем клеенке, которой накрыт стол… Два кусочка печенья, две покрытые пузырьками коричневые поверхности, размокающие от кофе, две Марсии: одна смотрит вперед, другая оглядывается назад, — да как же не выпасть из настоящего, когда на тебя обрушивается такое эхо запахов и чувств точно такого же мига из далекого прошлого? И тем не менее, должна сказать, ничего подобного со мной не происходит. Нет, я, конечно, помню кафе — довольно смутно, — беспокойство за Филиппа и за себя, в том смысле, смогу ли я жить лишь для него и стать не только объектом его любви, но и субъектом ведения хозяйства. Это я помню, к чему можно добавить, что кофе, по всей видимости, был коричневым, небо — синим, ну и так далее. Но, как солнечный лучик падал сквозь окно на стол и, рассыпавшись по чашкам, прорывался к захватанной, в следах от рук книге, — этого я, конечно, не помню. Во мне хранятся смутные черно-белые воспоминания, сотканные из слов в не меньшей, чем из зрительных образов, степени. Я не падаю в обморок, и меня не уносит прочь из реального времени. Нет, я остаюсь здесь, в гостиной: с закрытыми глазами я сижу среди подруг, зашедших ко мне на кофе, и жую намокшее в кофе печенье. Чайник памяти, за которым я так следила, опять не захотел кипеть для меня.